Я срываю пломбу и жадно отпиваю, пытаясь заглушить тошноту, пока желудок не становится неприятно тяжёлым.
Может, это ничего не значит. В конце концов, мой отец — занятой человек.
Но раньше он всегда находил для тебя время, шепчет маленький стервозный голосок в моей голове.
До того, как я разочаровала его. До того, как он начал высказывать свои опасения.
Дом проскальзывает внутрь, пока я собираю свое барахло, и я жду, пока комната опустеет. — Мне нужно, чтобы ты поехал домой и проверил, как там дела.
Я уже знаю, что он собирается возразить. Опускаясь на скамью, я прижимаю бутылку ко лбу, пытаясь унять пульсирующую боль.
— Я не оставлю тебя.
Его тон не подлежит обсуждению, но я не сдаюсь.
— Я не спрашиваю. Я приказываю, Доменико. Винсент может заменить тебя на день-два. Мы усилим охрану. Морелли помогут. Но я хочу, чтобы поехал именно ты. Прощупай ситуацию.
— Кэт. — Его голос звучит растерянно.
— Что-то не так. — Я не смотрю на него. — Что-то происходит, Дом, и я не могу сосредоточиться, пока не узнаю. Я должна знать, и больше некому. Ты же знаешь. Пожалуйста.
Он опускается рядом со мной. — Два дня. Два дня, и я вернусь, Кэт. Скажи мне, что ты сможешь продержаться два чертовых дня.
Я выдыхаю. — Я смогу продержаться два дня.
Может быть.
— Я серьезно. — Он смотрит на меня, действительно смотрит на меня. Как будто изучает мою душу.
Как будто он может никогда больше меня не увидеть.
— Не смотри на меня так, — бормочу я.
— Например, как?
Как будто я что-то значу.
— Как будто ты прощаешься, — говорю я вместо этого. — Верь в меня, Дом.
Его рука скользит по моей щеке, обхватывая ее и наклоняя к себе.
— Я всегда буду верить в тебя, Катарина Корво. Ты не была бы моей конечной целью, если бы я не верил.
Мне приходится закрыть глаза. Я не знаю, что делать с выражением его лица, как реагировать на жжение в его глазах. Но у меня перехватывает дыхание, когда мягкие губы прижимаются к моим. На вкус он как вишня, как жвачка, которую он тайно предпочитает, о чем, как он думает, я не знаю.
Что-то уникальное для Доменико.
Знакомое и новое одновременно.
— Не умирай, черт возьми, — шепчет он мне в губы. — И запри свои двери.
Когда я снова открываю глаза, его уже нет.
Драматичный, чрезмерно заботливый ублюдок.
Но мои пальцы все равно тянутся к губам.
Глава двадцатая. Катарина
После шага, который, вероятно, заставил бы Дома упасть замертво от шока, я решаю залечь на дно на следующие несколько дней. Я ем дома, пропускаю тренировки, работаю в маленьком кабинете в задней части апартаментов, вместо того чтобы направляться в здание, выделенное для нашего пользования.
Я не признаю, что скучаю по своему силовику. Такое чувство, что без него у меня не хватает левой руки.
Двое мужчин попытались проникнуть внутрь в первую же ночь, когда Дома нет. Тони и Винсент, извиняясь, вырвали меня из постели, и я не сказала им, что все равно не спала.
У этих двоих при себе не было ножей. Только веревка.
Я лично раздела их и отослала обратно Джованни, связанных, с раскрасневшимися лицами, и с запиской на шее.
«Я полагаю, это принадлежит тебе.
Любое дальнейшее потерянное имущество будет утилизировано.»
Никто не пытается на вторую ночь, но это может быть потому, что у меня уже есть незваный гость.
Я готовлю кофе, когда снаружи раздается характерный скрип. Мне требуется мгновение, чтобы проверить камеры, увидеть знакомый силуэт, и в моем животе поднимается гнев.
Данте медленно улыбается мне, когда я распахиваю дверь. — Какого черта ты здесь делаешь, Данте?
Он вытягивает руки над головой. — Охраняю. Все согласовано с твоим личным псом-силовиком, tentazione. Я бы не отказался от кофе, если таковой имеется.
Хлопанье дверью у него перед носом — единственный ответ, который я даю, мои пальцы уже летают, когда я набираю сообщение Дому.
«Вы с Данте работаете вместе?»
Точки всплывают, а затем снова исчезают. Мои ноги протаптывают дорожку мимо входной двери и обратно, пока телефон не завибрирует у меня в руке.
«У нас общие интересы. Веди себя прилично.»
Я чуть не давлюсь собственным языком.
«Вы ненавидите друг друга.»
«Ну, может, ты нам нравишься больше. Почему ты не спишь?»
Я смотрю на время и чертыхаюсь, когда понимаю, что уже второй час.