Когда в дверь стучат, я подхожу и открываю ее, не дожидаясь разрешения, беру поднос у явно удивленного Фернандеса и несу его к боковому столику. — Кофе, отец?
Стул снова скрипит. Я чувствую, что он наблюдает за мной, но продолжаю стоять к нему спиной, наливая свежесваренный кофе и добавляя немного молока. Поворачиваясь, я ставлю чашку на его стол, прежде чем сесть в темно-зеленое кожаное кресло Chesterfield напротив. Широкое эркерное окно позади него открывает прекрасный вид на сады, в то же время отбрасывая тень на его лицо, из-за чего трудно разглядеть нюансы его выражения.
Несомненно, намеренно.
Он смотрит на чашку. — Я предпочитаю пить его с сахаром.
— Прекрати. Это вредно для твоего сердца. — Я жду, потягивая напиток.
Наконец, он фыркает от смеха, поднимая чашку. — Я, должно быть, старею, раз позволяю своей дочери диктовать мне как пить мой кофе.
— Только потому, что ты знаешь, что я права.
Чашка звякает, когда он ставит ее на стол. — Я хочу обсудить вчерашний вечер.
И вот, отца как не бывало. На его месте — дон. С лица исчезает всякая теплота, он просто ждёт моего ответа.
— Разумеется. Какой именно момент ты бы хотел обсудить?
Он сцепляет пальцы в замок. — Начнём с твоего поведения. Оно было недопустимым.
Моя спина выпрямляется, позвоночник вытягивается, словно по линейке.
— Необычным — возможно. Но недопустимым? Позволю себе не согласиться. Категорически.
Он с силой хлопает ладонью по столу.
— Ты всадила нож в руку нашего главного союзника. Не говоря уже о твоей грубости — ты прервала встречу ради мальчишки из семьи Фаско.
Осторожно, очень осторожно я подбираю слова. — Союз в нашем мире не даёт права на неподобающее поведение. Я отреагировала соответственно. Азанте следовало напомнить, что союз — это не синоним слабости. Если бы я не ответила на его действия, он воспринял бы это именно так.
Я наблюдаю, как мой отец обдумывает эти слова. Здесь не упоминается ни о чем более эмоциональном, чем чувства. Никаких упоминаний о насилии, которое я почувствовала, когда его рука скользнула вверх по моей коже с твердым намерением прикоснуться к моим самым интимным частям.
В этой комнате есть место только для политики. Чувства не имеют значения.
— Это заставило нас выглядеть разобщенными, — возражает он. — Это то, чего мы не можем себе позволить. Cosa Nostra и так достаточно расколота. Наши враги больше не только снаружи.
— Это показало, что мы примем меры против любой угрозы. Неважно, откуда она исходит, — возражаю я твердым голосом. — Мы не подчиняемся прихотям других. Мой приоритет — имя Корво, и я не позволю нам проявить слабость. Перед кем бы то ни было. Союзник или нет.
Мой голос остается ровным, на лице не отражается ни малейшего волнения, выворачивающего мой желудок наизнанку.
— Его рука уже никогда не будет прежней. — Отец тянется за своим кофе и делает глоток. — Он не доволен этим.
— Я тоже, — спокойно отвечаю я. — И все же ты об этом не упоминаешь.
Я не могу остановить это, краткое предостережение. Устное подтверждение того, что я вижу его реакцию и нахожу ее недостаточной.
Он вздыхает. — Катарина. За эти годы у нас было много дискуссий. Ты первая наследница женского пола. Это сопряжено с рядом проблем, с которыми мне никогда не приходилось сталкиваться. Ты на каждом шагу уверяла меня, что это никогда не будет проблемой. И все же мы здесь.
Жар заливает мои щеки. — Это не проблема, — выдавливаю я. — Я отреагировала на угрозу. Если бы Азанте напал на тебя физически, ты бы отреагировал в том же духе. И, предполагая, что Азанте принимает мое предупреждение всерьез, это больше никогда не будет проблемой.
— А что насчет следующего мужчины? — он спрашивает напрямую. — Тогда это будет проблемой, нет?
Приходит осознание.
Мне нечего ему сказать. Он исказит мои слова, швырнет их мне обратно, использует прошлую ночь, чтобы выставить меня гребаной истеричкой женского пола.
— Ты не ищешь ответов, — тихо говорю я. — Что бы я ни сказала, это ничего не изменит. Ты ищешь оправдание. Почему?
Я вижу подтверждение на его лице, даже когда он пытается скрыть это от меня. — Я просто пытаюсь выяснить, как ты планируешь действовать дальше, Катарина. Возможно, это в первый раз, но я сомневаюсь, что в последний. Ты порежешь каждому мужчине руку?
— Не каждый мужчина — потенциальный насильник, — холодно говорю я. — Хотя, похоже, в данный момент у нас их еще больше. Как поживает Маттео?
— Мы говорим не о Маттео. Мы говорим о тебе.
— Как долго ты собираешься меня наказывать?
Моя резкая смена темы, застает его врасплох, и в его глаза мелькает растерянность. — Я не понимаю.