В этот момент их беседу прервал стук в дверь, и постовой завел в кабинет дрожащего от страха Кузякина, побледневшее лицо которого сливалось с покрашенными белой краской стенами. На нем были надеты грязные рабочие штаны, старый ватник и зимняя шапка, а за спиной, словно горб, торчат огромный рюкзак.
– За что, товарищ майор, я же вас не обманул, честно работаю, от следствия не скрываюсь, – заскулил он от самого порога.
– Ты никак в Магадан собрался? – улыбнулся Субботин, увидев столь живописную картину.
– Куда же еще в три часа ночи могут отправить? – на полном серьезе подтвердил Кузякин.
– Да перестань ты трястись, сними рюкзак, садись и слушай, – потребовал Субботин. – Времени у меня в обрез, поэтому тебя и привезли как самого сообразительного. Остальным сам растолкуешь. Разумеется, без ссылок на первоисточник. За это с твоей фирмы линолеум в дежурную часть.
Кузякин, ничего не понимая, согласно закивал головой, скинул рюкзак и замер на стуле. Во время рассказа о чудесном воскрешении жертв он, не шелохнувшись, смотрел на Субботина и, кажется, каждой порой старался впитать в себя смысл сказанного. И только когда тот дошел до судебной перспективы, не выдержал напряжения и рухнул со стула на колени.
– Георгий Николаевич, родной, посоветуйте, как нам быть? – сдавленным голосом попросил он, пытаясь на коленях приблизиться к начальнику отдела. Тот его осадил. Но на стул Кузякин не вернулся и остался сидеть на полу.
– В принципе, деньги свои ваш наемник отработал, поэтому кляузы на него писать не советую. Для вас же накладнее выйдет, – предупредил Субботин.
– О чем вы говорите, какие деньги, – откликнулся с пола Кузякин.
Лицо его приобрело естественный цвет, в глазах появились искорки, и Субботин понял, что не ошибся в нем.
– Иди поднимай народ, – скомандовал он. – И чтобы текст у всех как от зубов отскакивал. Только не вздумайте сказать, что я вас лупил… Даю вам два дня.
После этих слов Кузякин вскочил на ноги и стремительно рванулся к двери.
– Рюкзак захвати! – крикнул ему вслед Ковалев.
Когда же Кузякин, так и не услышавший его слов, скрылся за дверью, он с восхищением уставился на начальника.
– Николаич, да ты просто гений. Такую конструкцию в голове соорудил и все просчитал. Тебе пора с компьютером в шахматы играть, а ты все о линолеуме печешься.
– Наконец-то по достоинству оценил всю красоту и изящество, – с явным удовлетворением произнес Субботин. – Линолеум, между прочим, тоже сгодится, за него быстрее выговор снимут.
– Даже это учел, – восторженно произнес Ковалев. – Только зачем ты все на себя берешь? Для одного слишком круто, давай на пару. Никто не поверит, что ты их один застращал.
– Поверят не поверят – это дело десятое. Важно, что на бумаге будет. Сам знаешь, какая чушь на следствии и в судах «прокатывает». И здесь за милую душу проскочит, тем более что обиженных не останется. Кроме, конечно, главка и следствия. Так что не мучайся, Игорь, – успокоил Субботин. – Одному мне легче будет от блюстителей нашей нравственности отбиваться.
А наутро, еще до начала рабочего дня, у дверей городской прокуратуры уже шумела многочисленная толпа. После появления на рабочем месте старшего следователя по особо важным делам Ильюшина она перекочевала к его кабинету.
Выслушав первых из проникших к нему подследственных, Ильюшин в растерянности ретировался к вышестоящему начальству. И минут через тридцать он вновь предстал перед обвиняемыми, предусмотрительно расположившись за спиной начальника следственной части.
– Любопытно, кто же вас так лихо обработал? Не иначе как кто-то из «золотой пятерки», – поинтересовался начальник, но его вопрос повис в воздухе, а предложение разойтись, оставив для последующих допросов человек десять, не нашло положительного отклика.
Никто не сдвинулся с места. Мало того, из рядов послышались первые воинственные выкрики, требования и угрозы. Начальник следственной части мгновенно уловил мятежное настроение масс и, прикинув в уме неизбежные вредные для себя последствия, пообещал выделить подмогу Ильюшину и степенно удалился.
В то же самое время неизвестный широкой общественности правозащитник Георгий Николаевич Субботин в тайне от правосудия в крошечном кабинетике оперов печально знаменитой тюрьмы «Кресты» разъяснял главному обвиняемому спасительную для всех легенду.
Поначалу Скоков, доставленный из штрафного изолятора, выглядел настороженным, но рассказ Субботина, а главное, его тон немного успокоили Валентина. Лишь сомнения в полном бескорыстии сидевшего перед ним майора томили ему душу. Наконец он не выдержал, и задал волновавший его вопрос, после которого взгляд Субботина стал холодным и жестким, а на его небритых, осунувшихся от недосыпа щеках заиграли желваки.
– Ты, я вижу, так и не понял, почему я к тебе пришел? – с раздражением произнес он, и по его реакции Скоков враз осознал свою оплошность и попытался загладить вину.
– До вас один уже приходил, – начал оправдываться он. – Вот я и засомневался.
– Лучше бы ты сомневался, когда у людей деньги брал, – безжалостно отрезал Субботин.
– Вы думаете, я тогда не сомневался? Еще как сомневался, а потом надломилось что-то. Тут еще Достоевский со своими книжками, – принялся объяснять Скоков.
– А Достоевский чем перед тобой виноват? – удивился Субботин.
– Прочитал «Преступление и наказание» и решил, что смогу. Но это в книгах легко. Да что теперь говорить об этом, – махнул рукой Валентин. – В последний момент меня и осенило.
– Значит, ты себя Раскольниковым возомнил, а я вроде как Порфирий Петрович, – неожиданно развеселился Субботин. – Остап Бендер ты, а не Раскольников, сын турецкоподданного. Что же ты до сих пор всем головы морочишь? Двести человек едва за решетку не отправил, мы из-за тебя по ночам не спим. – Субботин провел ладонью по заросшей щеке.
– Если бы я правду выложил, с меня бы деньги потребовали. А я уже часть потратил. Остальные за обучение внесли.
– Ты что же, собирался за убийства сидеть? – изумился Субботин.
– Почему за убийства? Собирался после Ленкиного зачисления покаяться, а там уж как повезет, – объяснил он.
– Да не нужны им эти деньги, они уже всем поперек горла! – воскликнул Субботин. – Все счастливы, что ты таким киллером-пацифистом оказался, и готовы тебя сию же минуту отсюда на руках вынести. Иначе сидеть бы вам всем за колючей проволокой. Даже после твоей правды.
В конце рабочего дня Субботину позвонил в отдел начальник райуправления.
– Тебе из городской прокуратуры не звонили? – спросил он.
– Нет. А что у них стряслось? – притворно удивился Субботин.
– Там сегодня обвиняемые по «делу бомжей» следствие приступом брали. Все как один поменяли свои показания, – объяснил полковник и в нескольких словах пересказал содержание фантазии, авторство которой принадлежало Субботину. – А еще заявили, что это ты с помощью угроз первоначально вынудил их себя оболгать.
– Быть такого не может, – изобразил испуг и растерянность Субботин. – Как я мог один стольких людей запугать? Вы же меня знаете!
– Я-то знаю, а вот в прокуратуре – нет, и очень тобой заинтересовались. Попросили представить на тебя письменную характеристику. Скоро туда потащат.
– У меня совесть чиста, даже перед прокуратурой, – невинно произнес Субботин.
– Ты из себя девочку не строй. Там уже сейчас за голову хватаются, – взорвался полковник. – Все доказательства к херам полетели, и этот… уже месяц как арестован. Кто же их надоумил такую байку сочинить? И ведь главное, что не опровергнуть ее.
– Да, неглупый человек постарался, – согласился Субботин. – А если он их действительно не убивал, и бомжи эти скоро объявятся?
Торжествуя в душе, он не мог отказать себе в удовольствии высказать вслух подобное предположение. Однако его слова и интонация не ускользнули от внимания и насторожили милицейского волка.