- Мне очень жаль, что по праву рождения я не могу совершать греховных преступлений. Для тебя я бы разверзнул Бездну.
- Как хорошо, что это тебе не под силу. Королева была бы разочарована.
Секунд десять длилось их безмолвное противостояние, пока Топройд не решил отступить. Червь отодвинулся и распался, деревья вернулись на место, посветлело. Откровенно разрушенной осталась только галечная дорожка.
- У тебя есть полчаса на разговор. После этого ты уйдёшь.
- Я…
- Ты действительно так сильно желаешь её смерти?
- Нет.
- Полчаса, Кристофер. Это мое последнее слово.
На этом эльф развернулся и ушёл. Пташ с минуту стоял с отсутствующим выражением лица, глядя под ноги. Колени дрожали, глаза мутило от подступившей влаги. В груди точно развели огонь. Он посмотрел на правую руку - на внутренней стороне ладони виднелся старый, бледный шрам от ожога в виде четырехконечной звезды. Он получил его, когда украл артефакт и бежал с ним через лес. Тогда ему было очень больно. Сейчас, по прошествии двадцати лет, почти так же.
Пташ понял, что придётся уступить, даже если ему это совсем не нравится. Топройд так разозлился, что пошёл в настоящую атаку, не убоявшись мести Остролиста. А, ведь за такое эльфа может ожидать и съедение заживо. Топройд знал это, но все равно пошел на риск во имя любимой. Пташ стоял на своем из-за неё же. В этом-то и была их основная беда - они оба отчаянно любили одну и ту же женщину, которая теперь умирала. И оба страдали из-за этого, и оба не могли смириться, каждый по-своему пытаясь её сберечь.
Отпущенные полчаса начались, когда Пташ переступил порог королевских покоев. Двери за ним с тихим скрипом закрылись. Он замер на пороге самой желанной спальни на свете. Лёгкий полумрак царил в ней, наряду с непостижимым спокойствием и умиротворением. В распахнутые окна залетал прохладный ветер, развевая белый шёлк распущенного балдахина. Дорогая изысканная мебель, в основном отделанная зелёным, несла оттенок затаенной торжественности. Плиты пола и лакированные поверхности блестели, как после дождя. Запах и тот напоминал напоенный влагой лес.
Не говоря ни слова, мягкими, кошачьими шагами он дошел до кровати. Отодвинул полупрозрачную, текучую ткань. Забыл о последних двадцати годах печали. Утонул в, разлившемся ему навстречу, океане тёмно-изумрудных глаз.
- Моя серая пташка. Ты всё-таки прилетел.
- Я всегда был в вашем саду, моя королева. Просто моё дерево отдалилось и голос несчастной птицы не достигал вас.
Он присел на краешек постели, сдерживаясь, чтобы не броситься и не заключить ее в объятья. Никакие следы болезни не затмили былой красоты. Она предстала перед ним в том же блеске и сиянии, в которые он когда-то влюбился: тихая, нежная, кроткая, великая, мудрая и любящая. Она олицетворяла собой все важные для него добродетели, как солнце освещая горизонты его мира. Он дышал её именем, молитвенно повторяя переливчатые слоги в моменты отчаяния и нерешительности. Он перестал петь, онемев от скорби быть отлученным от своего главного божества.
- Я так долго ждала тебя.
- Почему же не позвали? Я бы пришел по первому зову, вы знаете. Но, ведь зова не было. Эта брошенная в воздух просьба - единственная ниточка, которую вы мне протянули. Я даже не был уверен, не окажется ли она обманкой.
- Ты прав. Я слишком углубилась в свои сны. Течения повседневных забот унесли меня далеко от поющего сада. Я бросила, ждущую там меня, птицу. Прости мне эту жестокость.
- Никогда, ни за что не просите у меня прощения. Я вам этого не позволю.
Пташ понял, что весь дрожит. У него стучали зубы, сводило живот, в горле застрял непролазный ком, не хватало воздуха для полноценного вдоха. Он вспотел и покраснел. Болезненной вспышкой ощутил желание вскочить и убежать.
Внезапную паническую атаку остановило лёгкое прикосновение, опущенной на его колено, руки. Подавляющей холодной волной прокатилась по телу отрезвляющая энергия. Спокойствие вернулось к Пташу вместе с самообладанием. Он глубоко, свободно вздохнул и глубоко выдохнул, уже без истерии, глядя на, понимающе смотрящую на него, женщину.
- Спасибо. Сам бы я не справился.
- Знаю. - Она улыбнулась, и он всё же не удержался от быстрого, страстного поцелуя в побледневшие от увядания губы. Он отстранился порывисто, как и приблизился, красный от стеснения за несдержанность.
- Прости. Я так счастлив снова быть с тобой, что голова кругом идёт. Я глупый, правда?
- Ты чудесный. Ты всегда таким был.
- Мне сказали, ты болеешь. - Он поспешил сменить тему, не в силах удерживать внимание на себе. Его разрывало от восторга встречи, от возбуждения близости, от зуда невысказанности. Казалось, ему дали всего секунду, чтобы передать всё, что копилось целыми годами. Он понимал, что это невозможно за столь ничтожный срок и разрывался сильнее.