- Вообразить сложно, каких героев порой рождает самая тихая страна! Миледи Аория воистину великая женщина, раз смогла родить такого отважного храбреца! А ведь, никто и предположить не мог в нашем скромном мальчике подобные способности к разрушению!
Захари слушал, натянув на лицо добродушную улыбку, хотя внутри на иголках просидел весь ужин. Ему совершенно не нравились эти, так называемые, “родственники” и их “радушие”. Но хуже того, он никак не мог уловить о чём идёт речь. Заискивающие, косые взгляды, бросаемые на него, не вязались с контекстом. Все, словно знали некую тайны, в которую не посвятили только его одного. Причём, тайна эта, явно и непосредственно его касалась.
Захари сломал голову, пытаясь продраться к настоящей сути, но допив третью чашку чая, сдался и спросил напрямую:
- Многоуважаемый Урун-Дваш, это честь для меня быть так тепло принятым в твоём доме. Но, не откажи мне в милости разъяснить в чём ты меня хвалишь? Как ни пытался, никак не могу взять в толк.
- Вот, так-так! Хей, вы это слышали? Мой любимый родственник настолько овеян радугой скромности, что не может найти в себе толики тщеславия! - Мужчина довольно сцепил руки на выпирающем животе и булькающе рассмеялся. Потом, в его руках, неизвестно откуда, возник несколько помятый, кричаще-фиолетовый листок. Захари хватило мгновения, чтобы узнать предмет, побелеть и застыть от, скрутившего внутренности, ужаса.
- Это, ведь, ты написал?
- Да…
Жесткое выражение, на секунду застывшее, на лице мужчины, сменилось маской благодушия и доверия. Лист из его рук исчез, столь же быстро, как и появился.
- О чём я и говорю, настоящий храбрец! Даже, не побоюсь этого слова, перст судьбы! Виртуозный гений политики! Никто, слышите, никто не сумел бы сделать в одиночку того, что сотворил этот парень одним клочком бумаги! Ловкий росчерк пера и вот, уже все страны спешат разодрать друг-другу глотки!
- Прошу прощения?
- Проси.
- Что? - Захари заторможено хлопнул глазами, не в силах считать с, вновь застывшего, лица настоящих эмоций. Остальные члены семьи притихли, подавленные гнетущим настроением хозяина дома.
- Проси прощения. Ты же это собирался сделать.
- Это такой оборот речи…
- Ах, оборот, значит. - Узкие темные глаза мужчины сузились еще больше. На улице громко закричала птица. - Флот Кадиша уже выстроен в трёх заливах. Послезавтра мы с сыновьями должны будем прибыть на штурмовой галеон “Розаль” для вступления в ряды армии, собранной для завоевания Платуса. Мобилизованы тысячи жителей, покидающих свои семьи ради этой войны, а ты не знаешь, за что просить прощения?
- Нет!
- За это!
Откровенно смятый фиолетовый листок бухнулся в центр стола, припечатанный ладонью. Мужчина гневно пробуравил Захари воспламенившимся взглядом.
- Когда милая Аория написала мне ждать тебя в гости, я согласился тут же. Мне было крайне любопытно взглянуть на человека, влезшего туда, куда его не звали и сотворившего то, чего делать было не позволено. Удивительное сочетание глупости и самодовольства! И вдруг, сам Захари Трот, автор проклятой статьи, приезжает в мой дом, какая радость! Я смогу лично плюнуть ему в лицо! Хотя, мог бы и бросить в вечно голодную пасть песков.
- Это, всего лишь, статья!
- Это - последняя капля в чашу мирового терпения! Это - искра, запалившая лес.
- Любой мог бросить эту искру!
- Мог. Но бросил - ты.
Захари, запыхавшийся от волнения и прямых обвинений, вскочил, бестолково вертя головой в поисках выхода. Грудная клетка ходила ходуном, он почти задыхался от, внезапно стукнувшей, панической атаки.
- Я хочу уйти, выпустите меня!
- Никто тебя не держит. Выход всегда там же, где и вход.
Захари, заметался по круглой, устланной коврами комнате, как слепой натыкаясь на стены и, сидящих за низким столом, людей. Те, что помладше - хихикали. Постарше - неприязненно отводили глаза. Твёрд и свиреп оставался только сам хозяин. Урун-Дваш минуты две наблюдал за тщетными попытками родственника найти дверь, пока не велел младшей дочери отворить, прикрывавшую вход, ткань. Захари вылетел из дома с красным, одуревшим лицом и выпученными глазами.
Стоило выйти из-под защиты стен, как ветер тут же сбил его с ног, беспардонно бросая в лицо целые пригоршни красного песка. Дюны начали поглощать город и лакомее всего для них были случайные, бестолковые чужеземцы. Кровь матери едва спасала Захари от откровенного покушения на жизнь. Кадиш скалился и злился, но не переступал определённых границ дозволенного. По крайней мере, пока не переступал.
Барахтающегося на крыльце в попытках встать, ослеплённого песком Захари, подняли на ноги и завели обратно в дом, умыли и положили на гостевой топчан в отдельной комнате. Урун-Дваш, чуть остывший после разговора, присел на невысокий табурет. Захари стыдился даже смотреть в его сторону.