— Вы серьезно? Это, наверное, дорого стоит?
— Расплатитесь со мной рисунками — я давно хотел заказать вам несколько архитектурных пейзажей Нойшванштайна. Остальное не ваша забота. Через неделю я еду в Берлин по делам и как раз могу прихватить вас с собой.
За окном звякнула железная калитка. Вадим увидал входящего во двор Каратаева.
— Только не говорите об этом Августу.
— Почему?
— Потому что об этом вообще не следует распространяться. Надеюсь, вы не подведете меня?
Получив решительные заверения, Нижегородский забрал сертификат и отнес его на место. Когда он снова вошел в гостиную, Гитлер разглядывал стоявшую на каминной полке фотографию, на которой была запечатлена семья наследника австро-венгерского престола.
— Ваша соотечественница, — показал он на сидящую вполоборота графиню Хотек. — Красивая женщина. А какие милые дети.
По поводу милых детей эрцгерцога Фердинанда Вадим знал от компаньона, что всем троим предстоит закончить свой жизненный путь в Маутхаузене. Они должны быть умерщвлены там по приказу любующегося ими сейчас неизвестного художника.
Вошел Каратаев, и Нижегородский, облегченно вздохнув, удалился.
— Что ты ему подарил? — спросил он Савву после ухода их общего знакомого. — Он выскочил из ворот с увесистым свертком и помчался по улице чуть не вприпрыжку.
— Так, несколько книг, — ответил Каратаев. — Они займут его и отвратят от вредных мыслей.
— А позвольте полюбопытствовать, это какие же мысли вредны для вашего протеже? — ехидно прищурился Нижегородский. — Уж не те ли, что возбуждают нездоровые желания жить в семье и мире, предаваясь благам грязной жидомасонской демократии?
— Они самые.
Прошло еще несколько дней. Нижегородский съездил в Берлин, вернулся и проинформировал Каратаева о проделанной работе. Он дал команду продавать железные, медные и нефтяные акции всех зарубежных компаний, от которых их и так скоро должна была отрезать морская блокада. Часть денег они переводили в швейное производство, включая шляпные фабрики. Когда в рейхе закончится кожа, а прекращение поставок аргентинских коров должно резко ускорить этот процесс, солдатские пикелхаубы[53] станут прессовать из кроличьей шерсти, превращая ее в фетр. Вот тут-то шляпных дел мастера и скажут свое веское слово.
— Есть смысл, Савва, вложиться в разведение кроликов — стратегическое сырье как-никак, — шутил Вадим.
Свободные деньги они переводили в Швейцарию на два личных счета поровну.
Наступил вторник, двадцать третье июня. До роковой даты, когда в ворох полусухих веток на Балканах должна быть брошена горящая спичка, чтобы, протлев там тридцать шесть дней, на тридцать седьмой вспыхнуть пожаром, оставалось совсем немного.
С утра было жарко. Компаньоны сидели на лавочке в тени дома, Нижегородский молча курил, Каратаев читал прессу, делая иногда краткие замечания. Наконец, отложив газету, он с удовлетворением подытожил:
— Неделю назад в Сербии король Петр провозгласил своего старшего сына Александра регентом королевства. А недавно кайзер вместе с Тирпицем посетили Франца Фердинанда в Конопиште. Никому не известно, о чем они там говорили, однако все идет по плану. Эрцгерцог уже отплыл из Триеста к устью Неретвы. Там километров семьдесят до Мостара, а оттуда около сотни до Илидже. В Сербии, как и положено, нагнетают по поводу готовящихся маневров, визит наследника в Сараево не отменен и официально состоится двадцать восьмого числа. А это, батенька, день Святого Вита, что кое-кому очень даже на руку.
— Почему? — поинтересовался Нижегородский.
— В этот день пятьсот двадцать пять лет назад турки разбили сербов на Косовом поле, и те оказались под властью Османской империи.
— Ну и что?
— Да в общем-то ничего. Просто этот день у южных славян считается если не траурным, то, во всяком случае, никак не подходящим для визита австрийского эрцгерцога в боснийскую столицу.
— Почему? — никак не мог понять Нижегородский.
— Ну как почему? День памяти борцов за независимость. Ты о князе Милоше Обиличе вообще-то слыхал? О том, который заколол Мурада-гази?.. Послушай, Нижегородский, ты вообще кем там работал, в нашем ИИИ?
— Я-то? Да как сказать… мы все больше по хозчасти. А что?
Они помолчали.
— Слышь, Каратаев, а ты не пробовал взглянуть на нас со стороны, ну-у, скажем, с позиций обычного обитателя этой эпохи? — спросил вдруг Нижегородский. — Нет? А я пробую иногда по мере способностей своего скудного воображения.