Боярыни последовали за царевной. Остановились ненадолго перед Красным крыльцом, когда государыня изволила передохнуть. Преодолевая ступеньку за ступенькой, взобрались на самый верх, сбившись гуртом перед высокими дверями.
Повернувшись к мамкам, царевна произнесла:
— Вот что, боярыни… Мне с князем потолковать нужно. Подождите меня в сенях.
Стража, потеснившись, распахнула двери, и Софья Алексеевна величаво перекатила тучное тело в боярские покои.
— Присаживайся, царевна, ведь не у порога же нам толковать.
Грузная, с одутловатым лицом, Софья Алексеевна походила на Петра разве что взглядом, столь же пронзительным и колючим. Под его тяжестью невольно хотелось бухнуться в ноги государыни. Крякнув, князь Ромодановский удержался от соблазна. Не по чину! В отсутствие Петра Алексеевича на земле русской он за хозяина!
Некоторое время они просто смотрели друг на друга, отмечая изменения во внешности, произошедшие со дня их последней встречи. За прошедший год они виделись только однажды, и князь с некоторым удивлением обнаружил, что Софья Алексеевна заметно располнела, а кожа на скулах слегка отвисла, состарив ее на несколько дополнительных лет. Да и сама царевна взирала на стольника с таким нескрываемым интересом, как если бы в его облике произошли изрядные перемены. Но князь Федор Юрьевич был уверен, что в действительности это не так. Лично для него прошедший год оказался весьма благоприятным. Если и вкралась в густую шевелюру пара седых волос, так это по недоразумению.
А потому взгляд царевны он принимал спокойно, с затаенным превосходством. Пора бы и слово молвить, а Софья Алексеевна все в гляделки играет. По сытому лицу Федора Юрьевича промелькнула лукавая улыбка: «Не пересмотришь, государыня!»
— И каково тебе? — наконец разомкнула уста царевна.
Низкий голос государыни под сводами палат приобрел мощь, заворожил.
— О чем ты, государыня? — спокойно отозвался князь Ромодановский.
— Каково тебе на Руси?.. В отсутствие государя?
Брови Федора Юрьевича негодующе изогнулись, переносицу, поросшую густыми черными волосами, резанула глубокая морщина — не с того следовало бы заводить разговор. Это не баловство — государево бремя на себя взваливать.
Подбоченился малость князь, выправил осанку и отвечал достойно, как и подобает хозяину:
— Видно, не нашлось лучшего, кому следовало бы царство оставить.
— Вон как ты заговорил, Федор Юрьевич, — покачала головой царевна. — Узнаю строптивый род Ромодановских. Вот потому выше стольников никто из вас не выбился. Вам бы голову склонить, когда надобно, а вы все норов свой стремитесь показать.
Князь Ромодановский только плечами повел: чего же отвечать на напраслину?
Не дождавшись ответа, Софья Алексеевна продолжала выговаривать столь же сурово:
— А царева сестра, стало быть, не в счет!
— Софья Алексеевна, не будем браниться. Не с меня спрос. Я себя на царство не ставил. Тебе у Петра Алексеевича спросить надо было бы.
Прежде у царевны были темно-каштановые волосы, прибранные в толстенную косу, но нынче из-под высокой кики не выбивалось даже случайной пряди. Поговаривают, что сила у бабы прячется именно в волосьях: в девках ходила, так не одного отрока сгубила!
— А только вот что я тебе хочу сказать, князь. Помазанник божий далеко, а я здесь… рядышком! И вернется ли вообще государь из немецкой земли? Поговаривают, сгинул он!
Горло перехватило, и князь Ромодановский произнес испуганно:
— Чего же ты такое говоришь, царевна!
— А то и говорю, Федор Юрьевич. Не приедет Петр! Если бы не ведала, так даже словом бы не обмолвилась.
Ужас не давал князю вымолвить ни слова, и он вытаращенными глазами немо пялился на Софью. Неужели ей известно нечто такое, чего неведомо судье Преображенского приказа? А Софья Алексеевна продолжала спокойно, как если бы речь велась о самых обыкновенных вещах.
— Вот мы сейчас с тобой беседу ведем, а Петра, быть может, и в живых-то нет.
— С чего ты такое взяла, государыня?!
— Не одна на свете живу, есть люди, в свите Петра, которые мне обязаны, — туманно произнесла Софья Алексеевна, — вот они мне и сообщают. Порешат его!
— И кто же должен… загубить государя?
— Неведомо мне. А только уж больно он ретиво за дела брался, вот и нажил себе немало врагов.
— Предупредить бы надобно Петра Алексеевича.
— Поздно, Федор Юрьевич. — Картинно перекрестившись на икону в красном углу, царевна добавила: — Коли бы раньше знать! И вот я тебя хочу спросить, князь, что ты будешь делать, ежели царство без государя останется? Или думаешь самому на столе удержаться, чтобы нами всеми помыкать?!
Голос государыни погрубел. Черные глаза подозрительно прищурились — будто бы сам Петр Алексеевич взирал. Каково тут не повиниться!
— Господь с тобой, царевна! — не на шутку перепугался Ромодановский. — У меня и в мыслях подобного не было. Все мои предки при русских царях верой и правдой служили. Мой батюшка покой твоего батюшки Алексея Михайловича охранял. И я тем же самым занимаюсь. А что до чинов… Не гонюсь я за ними. Только до комнатного стольника и дослужился. — Махнув рукой, добавил: — Да мне большего и не надо, главное — при государях быть.
— При государях хочешь быть… Будешь при государе, если меня слушать станешь! — строго заметила Софья Алексеевна. — Ежели Петра не станет, так царский стол перейдет ко мне. На моей стороне сила! А уж они смутьянов прижмут.
— И кто же на твоей стороне, царевна? — осмелился спросить Ромодановский.
— Стрелецкие полки Великого Новгорода, Пскова, Владимира, Ярославля, — уверенно принялась перечислять Софья Алексеевна, загибая пальцы. — Да и в самой Москве немало сторонников найдется. Макарьевский полк, Васильевский, Стародубский…
Князь Ромодановский невольно закусил губу. На кого же опираться царевне, как не на стрельцов? Она им вольницу обещала пуще прежней, сулила жалованье добавить. Во все времена стрелецкие полки были крепки своим бунтарством, а теперь, когда Петр Алексеевич в дальние земли отбыл, так они совсем могут из повиновения выйти.
— Это все?
Софья Алексеевна едва заметно улыбнулась:
— Нет нужды перечислять все полки, князь. Но стоит мне только подать им сигнал, как они возьмут в осаду Москву и разорят все боярские дома.
Князь Ромодановский подозревал, что так оно и случится. Видно, где-то не досмотрел. Государь ему царство доверил, а он его по миру пускает…
Хомут бы набросить на стрелецкие полки да погонять их до тех самых пор, пока наконец из них дурь не выветрится. Чего же только надо этим супостатам?! Живут позажиточнее прочих. Такой достаток, как у стрельцов, и у иных купцов не встретишь! А они все бунтуют. Земельные наделы им поотрезали, от податей освободили, едва ли не каждый лавку держит, мошну набивает как может.
А им все мало! Вот она, человеческая неблагодарность!
Федор Юрьевич как-то враз погрузнел. Руки со стола не поднять, будто бы тяжестью налились.
— А царевна Евдокия об этом ведает?
— Знает! — бодро отвечала Софья. — У нее к Петру свои притязания имеются. Поначалу она хотела подле себя его удержать, а только не получилось… Мой братец только о том и думает, как бы на бабу запрыгнуть! Почитай, ни одной девицы в Кокуе не осталось, которой бы он под юбку не залез. Опостылел ей Петр! Чего же себя в монастыре-то хоронить при живом муже? Сызнова хочет жизнь начать. Глядишь, другого суженого отыщет.
В какой-то момент князю Ромодановскому пришла безрассудная мысль кликнуть стражу, чтобы спровадить царевну в острог. А уже утречком поговорить с ней в пыточных палатах. Брякнули металлом за дверями стрелецкие бердыши, предупреждая о неразумности спешных решений.