— Значит, клюнули на мою удочку, — произнес Фабиан. — Как вам понравились мои опусы?
— Мне показывали светокопии. Я, конечно, не могу судить. Я не артиллерист. Но я мог, по крайней мере, оценить значение вашей работы в целом и необходимость держать ее в тайне. Видимо, в связи с ней и появились подозрения в шпионаже?
— Да. По-моему, это нелепые подозрения. Мы работаем в помещении, которое запирается, и все важные детали и чертежи всегда хранятся в сейфе.
— Мы?
— Со мной работает Дуглас Грейс. Он взял на себя практическую часть. Я выступаю как теоретик. Я был на родине, когда началась война, и принял бесславное участие в ныне безнадежно забытом норвежском походе. У меня был острый ревматизм, но, демонстрируя исключительное чувство патриотизма, я вернулся на военную службу как раз вовремя, чтобы получить трещину черепа при Дюнкерке. — Фабиан помедлил секунду. — Когда меня сочли здоровым, то направили на закрытое предприятие в Англии. Тогда-то и возникла эта идея. Здоровье мое снова окончательно сдало, и мне, наконец, дали пинка. Флосси, которая находилась на родине с визитом, насела на меня, убежденная, что ее бедный племянник должен приехать с ней в эту страну, чтобы поправить здоровье. Она говорила, что привыкла ухаживать за инвалидами, имея в виду эндокардит бедняги Артура. Я начал возиться со своим изобретением, вскоре после приезда.
— А ее родной племянник? Капитан Грейс?
— Он вообще-то обучался инженерной профессии в Гейдельберге в 1939 году, но оставил курс по совету своих немецких друзей и вернулся в Англию. Пользуясь случаем, хотелось бы убедить вас, что Дуглас не находился на содержании у Гитлера или кого-то из его сателлитов, как склонен думать младший инспектор Джексон. Он поступил на военную службу в Англии, был отправлен в новозеландское подразделение и угодил прямо в пекло: в Грецию, на Салоникский фронт. Флосси отловила его сразу после демобилизации. Он обычно трудился здесь в качестве младшего помощника, когда бывал на каникулах. У него всегда были золотые руки, он работал на токарном станке, были и другие кое-какие полезные инструменты. Я и привлек его к работе. Вот у Дугласа это просто пунктик. Он настаивает, что смерть тетушки Флосси самым фантастическим образом связана с нашей несчастной яйцедробилкой, которую мы для пышности именуем магнитным взрывателем.
— Почему он так считает?
Фабиан не ответил.
— Располагает ли он данными… — снова начал Аллейн.
— Послушайте, сэр, — резко сказал Фабиан, — есть веская причина для вашего визита. Она может вам не понравиться. Собственно, вы можете сбросить ее со счетов как явный вздор, но тем не менее. Вы вооружены официальной информацией об этом деле, не так ли. Вы знаете, что любой из нас мог в принципе уйти из сада и подойти к овчарне. Вы также, вероятно, сделали вывод, что ни у кого из нас не было серьезных оснований убивать Флосси. Мы были сравнительно счастливой компанией. Флосси, разумеется, командовала, но мы были независимы более или менее. — Он помедлил и добавил неожиданно: — Большинство из нас. Мне кажется, что, поскольку Флосси была убита, было в ней нечто, что знал только один из нас. Нечто чудовищное. Что-то, что совсем не вписывалось в персонаж, именуемый «Флосси Рубрик», и что повлекло убийство. Это может не быть заметным в образе Флосси, который каждый из нас рисовал для себя, но для человека со стороны, тем более эксперта в этой области, это должно стать явным при составлении собирательного портрета. Или я несу полный вздор?
Аллейн осторожно предположил:
— Женщин иногда убивают за то, что они встревают в чужие дела, за какой-нибудь глупый промах, который вовсе не вписывается в характер персонажа.
— Возможно. Но в таком случае она всегда помеха. Если заставить убийцу говорить о жертве, непременно всплывает этот аспект. Может ли достаточно проницательный слушатель этого не заметить?
— Я всего лишь полицейский в чужой стране, — проговорил Аллейн. — Вы не должны быть ко мне чересчур строги.
— Во всяком случае, — сказал Фабиан и облегченно вздохнул, — вы не смеетесь надо мной.
— Разумеется, нет, но я не вполне понимаю вас.
— Официальные сведения оказались бесполезными. К тому же они годичной давности. Это просто цепь подробностей, не связанных между собой. Что вам дали эти драгоценные протоколы! Они не воссоздают образа Флосси Рубрик, женщины, привлекшей внимание убийцы.
— Я бы сказал, — заметил Аллейн, — что очевидного мотива преступления обнаружить не удалось.
— Ладно, я был чересчур красноречив. Можно выразиться и так. Не может ли этот мотив возникнуть из нашего коллективного портрета Флосси?
— Если его возможно воссоздать.
— А разве невозможно? — Фабиан становился чрезмерно настойчивым. Аллейн начал беспокоиться, не слишком ли тяжело отразилось на нем все пережитое, и нет ли у него легкого помутнения рассудка. — Если собрать всех вместе и заставить говорить, неужели вы, специалист со стороны, не сумеете что-то из этого извлечь? Из всего сказанного и несказанного… Разве это недоступно человеку с вашей подготовкой?
— Разумеется, — ответил Аллейн, — это возможно, но люди с моей подготовкой относятся к признаниям с большой сдержанностью. Это не улики.
— Это не улики, но в совокупности с уликами?
— Их, естественно, не следует оставлять без внимания.
Фабиан сказал с раздражением:
— Я бы хотел, чтобы у вас получился собирательный образ Флосси. Я хочу, чтобы в нем участвовало не только мое представление о ней, но и воспоминания Урсулы о ней, как об удивительной женщине, имидж, сложившийся у Дугласа: «могущественная и богатая тетя», откровения Теренции — все это вкупе. Я не хочу влиять на вас. Я хочу, чтобы вы составили непредвзятое мнение.
— Вы говорите, что ни единым словом не обмолвились о ней за последние полгода. Как же я нарушу печать молчания?
— А разве на вас не лежат обязанности штопора? — нетерпеливо спросил Фабиан.
— Да поможет мне Бог, — добродушно согласился Аллейн, — похоже, что так.
— Очень хорошо! — обрадовался Фабиан. — Здесь у вас широкое поле деятельности. Я подозреваю, что заставить их заговорить не так уж трудно. Ведь они находятся в таком же состоянии, как я. Я не могу выразить, как меня пугала мысль о начале нашей беседы, но вот я начал — и ничто меня не удерживает.
— Вы предупредили их о моем визите?
— Я говорил в общих чертах о «специалисте особого рода». Сказал, что по уровню компетентности вам нет равных в этой стране. Они знают, что вы приехали как официальное лицо и что полиция и секретная служба приложили к этому руку. Вряд ли их это сильно тревожит. Сначала, я думаю, каждый испугался, что лично он рискует попасть под подозрение. Но, надо заметить, никто из нашей четверки не подозревал другого. В этом мы вполне единодушны. Те недели, которые ушли на официальное исследование, утомили нас до изнеможения. Когда расследование прекратилось, а смерть Флосси немного померкла со временем, все это застряло в памяти, мы вспоминаем об этом, как о кошмарной игре, навязанной кем-то неведомым. Как ни странно, они почувствовали облегчение, когда я сказал, что обратился к вам. Они, конечно, знают, что ваш визит связан с установкой, над которой мы работаем.
— Значит, они в курсе вашей работы?
— В самых общих чертах, не считая Дугласа.
Аллейн взглянул на подчеркнуто ясный, словно решивший остаться вне подозрений, пейзаж.
— Итак, начинаем расследование, — произнес он и через минуту добавил: — Вы понимаете, что мы должны будем идти до конца?
— Я думал об этом.
— Считаю, что обязан вас предупредить. Вы пригласили меня, но как государственный служащий я теперь обязан завершить следствие, даже если вы передумаете.
— Ясно.
— Итак, — промолвил Аллейн, — я предупредил вас.
— Сейчас, по крайней мере, — сказал Фабиан, — я накормлю вас хорошим обедом.
— Значит, вы хозяин?
— Ну да. Разве вы не знали об этом? Артур оставил Маунт Мун мне, а Флосси завещала свои деньги Дугласу. Можно сказать, что хозяев двое, — ответил Фабиан.