Фамильное имя боярина Никиты — Плетнёв. Он у государя не на самом хорошем счету, потому как супротив царской воли пошёл. Царь ему велел, а он отказал. Самому царю отказал, а тот стерпел. Мало кому спускалось такое, а этому с рук сошло. Скачет вон в седле — жив, здоровёхонек. Правда, после этого царь Иван боярина строптивого от себя удалить велел. Вот он теперь и мотается, мелкие поручения выполняет. Ну и Макарка всегда при нём. Постигает воинскую науку от отца и мудрость житейскую. «Хотя какой же Никита-боярин мудрец, — рассуждает Глашка, — коль супротив самого государя пошёл?»
Татарина зовут Фархад, но все его называют Федькой, а по отчеству — Рифкатыч. Сутулого да мордатого — он ещё давеча коня боярского из конюшен выводил — кличут Василька Бурак. Этот из града Полоцка, потому и Бурак. Самого старшего — того, который весь седой и на матёрого волча́ру похож, — зовут Тимофей Кручинин, но все его именуют по-разному. Боярин Никита — Тимошкой, Макарка — Емельянычем, а Василька с Федькой за глаза Кривым кличут — из-за сабельного шрама через всё лицо. Тимофей Кручинин после Никиты Игнатьевича над всеми голова. Сам при Плетнёвых сызмальства. Ещё при отце боярина Никиты у них в услужении числился, а теперь вот при сыне его — Никите Игнатьевиче — ключником. Его все слушают. Хмурый, молчаливый, а если скажет что, то словно кипятком обольёт — отпрыгнуть хочется.
Ай да Глашка — и впрямь за такое короткое время столько разузнать успела! Похоже, Макарку и впрямь не особо прельстили прелести беспутной девки. Что же — видать, и впрямь они в кустах больше говорили, нежели чем ещё занимались. А вот если Макарка на неё, Настасью, запал, так-то плохо. Не для него княжна расцвела, не мил Настасье боярский сынок, но Глашке про то знать не надобно. Пусть позлится, а то уж больно много о себе возомнила девка.
— Тпр...ру! — кричит Стёпка, натягивая вожжу.
Повозка встаёт. Похоже, накаркала беду тётка Лукерья! Настасья украдкой выглядывает в окошко, видит сплошную белую стену. Средь снежной пелены замечает боярина. Тот весь в снегу. Шлем свой он уж давно снял, поменял его на бобровую шапку. То и не мудрено — холодно. Настасья, глядя на своих спутников, кутается в шубки да одеяла. В повозке хоть ветру нет, а всё равно зуб на зуб не попадает.
— Вот тебе и погодка, ни зги не видать! Поди ж найди теперь её — ту дорогу! — Кучер соскочил с облучка и заглянул в окошко. — Как ты, Настасья Тихоновна, не застыли ли? Коль не сберегу тебя, красавицу-умницу, так батюшка твой мне того не простит! Как ты, моя хорошая?
— Жива-жива я. Ты не бойся, Степан. — Настасья величает холопа по имени. — Не пропадём. С нами же вон какая сила едет! Эти московские — люди бывалые, найдут, небось, дорогу или постой. Что-то наших не видно. Куда Егорка с Лукьяном запропастились?
Обоих сопровождающих Настасью холопов не видать. Не отстали ли?
— Да здесь они. Вон, в сторонке, в канавку съехали, где ветра поменьше, — успокаивает княжну Стёпка. — Ничего с ними не станется — они людишки привычные к холоду и вообще. Спасибо батюшке твоему за то, что он нам всем троим тулупчики новые справил в дорогу-то! Да шапки вот собачьи добрые дал. Не холодно, а вот коня́шки мои подустали, еле-еле тянут. Так-то, нужо́н, нужо́н нам всем отдых и постой. Даже у боярина конь уж на что хорош, а тоже хрипит уж больно гулко.
Настасья снова глядит в окошко, различает в овражке своих холопов. К ним подъезжает Никита Игнатьевич, что-то говорит, те качают головами. Боярин, видимо с досады, машет рукой, что-то кричит своим. Все московские съезжаются к нему.
— Пойду-ка я послушаю, чего задумали, — выкрикивает Стёпка и бежит к конным.
Настасья видит, как Макарка и Василька Бурак пришпоривают коней и исчезают в снежной пелене. Стёпка возвращается.
— У наших кони валятся с ног. Боярин двоих своих искать дорогу послал, нам же всем ждать велел, пока дозорные не вернутся.
— Раз стоять будем, чего ж тебе мёрзнуть? — говорит Настасья. — Влезай в повозку — хоть погреешься малость.
— Куды ж он влезет? Тут места-то — кошку посади, и той тесно будет! — ворчит недовольная Глашка.