— Пожалей, батюшка! Не губи, родимый!
Но это не помогло — отец упрямо стоял на своём:
— Поедешь, и не смей мне боле перечить!
Настасья тут же вскочила и выкрикнула:
— Сказала «не поеду» — стало быть, не поеду, а приневолишь — из дому сбегу!
Князь Тихон от дерзости такой аж засопел, раскраснелся как варёный рак и не сразу нашёл, что ответить. Настасья же, не дожидаясь ответа, выбежала в сени.
— Я тебе сбегу! Я тебе так сбегу, что мало не покажется! — наконец-то прокричал ей вслед князь Тихон.
После того разговора отец велел Настасью из дома не выпускать, а двум своим холопам приказал постоянно следить за ней, чтоб и впрямь не сбежала. Настасья же заперлась в своей спаленке и лежала уткнувшись в подушку, но не ревела — кусала губы и злилась. Когда тётка Лукерья — отцова ключница, крепкая как жёлудь баба с круглым скуластым лицом и пухлыми губами — постучала в дверь, Настасья поднялась, отперла дверь и снова завалилась в постель.
— Настасьюшка Тихоновна, да что ж это ты, голубушка, так убиваешься? — успокаивала Лукерья. — Батюшка о тебе заботится, а ты ему перечить удумала!
— Сказала «никуда не поеду» — стало быть, не поеду. Не надобно мне вашей заботы! — буркнула Настасья, усевшись на край кровати.
— Как это не надобно? — Лукерья сложила на груди руки и устремила взор в потолок. — Сама посуди: батюшка твой — князь, а живём мы под ним, точно сироты. Забрались в эту глухомань, позабыты всеми, позаброшены, а ведь когда-то ваш род подле Великих князей сиживал. А что теперь?
— Что?
— А то! — Лукерья тут же сменила тон и упёрлась руками в тучные бока. — Живём на княжьем дворе беднее бедного, порой даже вон с хлеба на воду перебиваемся!
— Когда это такое было-то?
— Ну пусть не было — так завсегда статься может. Вон в этом году как раненько заморозки ударили — оттого неурожай случился. Стало быть, зимушка нынче дюже голодная будет.
— И раньше такое бывало, да вот только все пока ещё живы-живёхоньки.
Лукерья поджала губы, задумалась и перевела разговор на другое.
— Глянь на себя-то: княжья дочь, — сказала она на этот раз с укором, — а ходишь в поношенном! Разве такие наряды княжьей дочери положено носить?
Настасья насупилась:
— В чём привыкла ходить, в том и хожу. Для кого рядиться-то?
— Как для кого? Тебе жениха достойного искать надобно — кто тебя такую замуж возьмёт?
— А тот и возьмёт, кто по-настоящему полюбит!
— «Полюбит»! Слыхали вы её? Вон на Дуньку нашу глянь. У неё, помнится, тоже любовь была. Была, да вся вышла — теперь вон одна с дитём мыкается. А ведь за неё тогда купец Курицын сватался.
— Курицын твой старый и толстый, а ещё жадный без меры! — проворчала Настасья. — Чем за такого идти, лучше уж в бега податься.
— Ну вот и добегалась дура — теперь локти кусает.
Дуняша — одна из сенных девок князя Тихона, справная, рослая, с милым округлым лицом и пухлыми губами — год назад приглянулась богатому соседу князя Тихона Ивану Курицыну. Тот, не посмотрев, что девка сирота, даже сватов прислал. Дуняша, прознав про то, спуталась с каким-то заезжим скоморохом и, не дожидаясь свадьбы, сбежала. Спустя полгода вернулась уже брюхатая, говорила, что полюбовник её в бане угорел до смерти. Теперь Дуняша одна растила крепенького мальчишку и часто говаривала, что о содеянном не жалеет. Правда, Настасья пару раз слышала по ночам, как Дуняша плачет у себя в закутке. О чём она плакала — убивалась ли о смерти любимого или жалела, что за купца не пошла, — того Настасья не знала, а спросить стеснялась. Курицын с той поры на Дуняшку больше и смотреть не хотел, хотя на княжий двор частенько захаживал.
— Жили мы и раньше небогато, проживём и теперь, — отогнав сомнения, сказала Настасья. — Получается, для того, чтобы мы все тут медовые пряники ели да в бархате ходили, мне одной страдать? Не хочу ради такого за старого хрыча замуж идти!
— Не за хрыча, а за царя! То царь, понимаешь? Будешь за ним как за стеной, будут у тебя и наряды, и кушанья сладкие, власть будет, а коли так, глядишь — и мы все, холопы ваши верные, заживём по-другому. Ужель совсем не хочешь царицей быть?