Папаша Убю в семинарии Святого Сульпиция
Совесть: Что за чушь, Папаша Убю! Солдат посылают туда, чтобы защищать свободу господина Крюгера.
Папаша Убю: Но эти крюглые идиоты, обуреваемые свободой, не получают даже свободы не сражаться. А вот что я нахожу замечательным — трах-тебе-в-брюх! — что марсельские туземцы, которые отплясывали в честь свободы буйабес (это танец, точно знаю), пытались во имя и несмотря на эту самую свободу уничтожить двух бедных англичан, прикрываясь тем, что заставляли их снять шляпы, а те не хотели. Кстати, если бы они были военными, то их бы не заставляли снимать кепи.
Совесть: Вы мне об англичанах, я вам — о господине Крюгере.
Папаша Убю: Никакого господина Крюгера никогда не было; его портреты, которые не похожи между собой, имеют одну общую черту — лучезарную бороду, а с другой стороны, мы знаем, что его ресницы растут внутрь. Это классические черты Солнца: господин Крюгер — не что иное, как солнечный миф о Воине, в германских языках «Krieger» или «Krüger» означает «Воин», и этот миф встречается у большинства примитивных народов.
Я занимаюсь геометрией
Совесть: Папаша Убю, вы так беспечно рассуждаете о войне; однако всем известно, что вы были капитаном драгунов, а потом королем Польши.
Папаша Убю: Совершенно верно; но я состарился и отныне посвящаю себя более мирным трудам. Из пребывания в Польше я не извлек другой пользы, кроме совершенного владения языком моих прежних неверных подданных, которое позволит мне устроить во Франции Возрождение по-польски. И для этого я перевел на польский старые французские фельетоны, которые скрашивали мое детство; это изменило их от начала до конца, зато потом я подождал, чтобы их снова перевели на французский. Они от этого только выиграли.
Параллели
Параллели (окончание)
Совесть: Это не удивительно, Папаша Убю, потому что переводчики знают французский язык гораздо лучше, чем вы — польский.
Папаша Убю: Как это, я не знаю польский? Кому же быть более поляком, как не польскому королю? Я привлек польского автора, которого выдумал: Балдислав Козакевич, весьма польское имя; кажется, это даже имя одного из моих уфицеров, когда я был королем. А чтобы это выглядело именно по-польски, я воспользовался моими первыми уроками в семинарии Святого Сульпиция и повсюду расставил латынь.
Совесть: А, это там вы переводили: Homo homini lupus est, как «Гомик гомику пуп отъест»?
Папаша Убю: Молчать, сударь! Нынче не смеют даже рта открыть, когда я перевожу radius как радиус, а если только намекнут, что это не совсем то, то я — то-то же! — не затруднюсь перевести и как редис, трах-тебе-в-брюх!
Совесть: Папаша Убю, вы только и говорите глупости. Давайте сменим тему, каковы ваши последние нелепости в области живописи?
Папаша Убю: Я больше не занимаюсь живописью, я придерживаюсь мнения нашего святого Иеронима, который говаривал своим ученикам: «Не доверяйте Тициану! Остерегайтесь Корреджо!». Я же имею еще более широкий взгляд и говорю: «Остерегайтесь живописи!» Я даже прекратил давать советы господину Бугру́. Занимаюсь геометрией. Составил учебник по геометрии, который прежде всего и как полагается одобрен господином Беранже, но господин Беранже перестал мне поддакивать, когда я сформулировал теорему, согласно которой, чтобы получить две параллельные линии, следует провести их горизонтально друг другу, или, в других терминах, — уложить их спать вместе. Он вскричал, что я предаю Евклида, и выставил меня за дверь. Тогда я решил устроить ему ужасную месть и ежедневно шушукаюсь со своим другом Октавом Мирбо, чтобы на этот раз изыскать какие-нибудь пытки и строго наказать его. Мы поливаем и черенкуем небольшие кусочки дерева для забивания их в ухи и делаем прищепки для свертывания носов. А в погребе у одного нашего сообщника держим секретные зажимы. Муки нашей жертвы будут настолько ужасны, что, желая их хоть немного смягчить из остатков жалости, мы предложим ему прочесть все «Подражание Христу» в хорошем переплете, специально изготовленном с единственной целью, которая окажется последней в его жизни.