Он пересек комнату и подошел к камину из черного мрамора. В нем лежали угли — от того огня, что Бун развел здесь в последний раз. Рядом с камином стоял медный дровник с поленьями, оставшимися еще со времен Эрика, и лежали недавно принесенные Буном газеты. Несколько минут ушло на то, чтобы заложить дрова в камин. Он стукнулся головой о мрамор и пьяно выругался. Затем засунул под дрова газету и поджег ее зажигалкой. Как только пламя вспыхнуло, он отступил. Комната озарилась веселым светом. Бун положил фонарь и подошел к полкам.
В последний свой приход он пил чертовски хорошее виски. Он понюхал несколько графинов, пока его ноздри не уловили изысканный аромат коньяка. Довольно хмыкнув, Бун наполнил бокал и сел за стол. Жидкость мягко, как расплавленное золото, пошла внутрь. «Можно здесь заночевать, — подумал он. — Поставлю стулья в ряд перед огнем и не замерзну». Он вспомнил о старике Эрике, который сидел за этим столом и подписывал важные бумаги. Они бы прекрасно поладили с Эриком, Бун был в этом уверен. Они бы уважали друг друга.
Бун пил коньяк и слушал треск огня. Он никуда не спешил; он чувствовал себя прекрасно; он пребывал в мире, покое и безопасности. Вместо запаха гниющего отцовского тела он вдыхал дым горящего дерева. Бун не знал, долго ли еще выдержит в Гейтхаузе.
Допив ароматный коньяк, поставил стакан и склонил голову набок.
На кофейном столике рядом с большой коробкой из-под сигар лежало что-то, чего вчера здесь не было.
Громоздкая книга с золотым обрезом.
Бун встал, подошел и провел пальцами по отменной коже переплета. Он поднес книгу поближе к огню и раскрыл.
Внутри были наклеенные на страницы старые фотографии. Бун знал, что Эрик их любил; в Гейтхаузе стены первого этажа были оклеены снимками времен Эрика.
Но сейчас желудок Буна непроизвольно сжался. В альбоме были фотографии трупов.
Солдаты, понял Бун. Окоченевшие во всевозможных позах.
Здесь были снимки, сделанные на поле битвы, в полевых госпиталях и моргах. Были крупные планы: вот боец запутался в колючей проволоке, а вот кто-то лежит, разорванный на куски, на дне грязного окопа. Были тела, истерзанные пехотными минами или гранатами, вдавленные в землю грузовиками или танками. Насколько Бун мог судить по мундирам и вторым планам, это была жатва Первой мировой войны. На другой серии фотографий были обезглавленные трупы, за ними следовали головы и конечности. Бун пристально смотрел на смерть во всех ее страшных проявлениях, и хотя огонь был жарким, он покрылся гусиной кожей.
В книге было несколько сот снимков. Некоторые, отклеившись, падали к ногам Буна. «Да, Эрик действительно любил фотографии, — подумал Бун. — И возможно, именно такие фотографии он любил больше всего».
Где-то хлопнуло. Бун от неожиданности подпрыгнул. «Дверь… — Мысли с трудом ворочались в голове. — Кто-то хлопнул дверью?»
И тут до него с пугающей и трезвой ясностью дошло: захлопнулась входная дверь.
Бун постоял, прислушиваясь. На него смотрели изуродованные трупы с молодыми лицами. Он уронил книгу на пол, отступил от нее и вытер руки о штаны. Затем взял фонарь и вышел в коридор.
В Лоджии как будто стало холоднее; изо рта шел легкий пар. Бун двинулся обратно тем же путем, каким пришел.
И вдруг остановился.
— Нет, — прошептал он, и эхо вернулось: «Нет, нет…»
Свет фонаря упал на стену, сложенную из грубого камня. Когда Бун шел сюда, никакой стены тут не было. Он приблизился и дотронулся до нее. Камни были холодные и совершенно реальные. Пораженный, он отступил и попытался сообразить, как ее обойти. «Осторожнее, старина Буни, — сказал он себе. — Нет проблем. Надо просто вернуться в кабинет Эрика».
Он подошел к открытой двери кабинета и остановился у порога. Фонарь высветил внутреннее убранство лифта Лоджии. Кабинет исчез.
Бун заглянул в комнату напротив и обнаружил, что это музыкальный салон с большим белым роялем, фисгармонией и арфой. На потолке было изображено голубое небо с перистыми облаками. Ни разу за все время, которое Бун тут провел, он не видел этого зала. Следующая арочная дверь вела в большой салон, украшенный женскими побрякушками и расписанный бледно-розовыми цветами. На карте, которую Бун развернул трясущимися руками, такой комнаты на первом этаже не было. Потрясенный, он стоял перед лифтом, где несколько минут назад был кабинет. «Ладно, — сказал он себе. — Неувязочка. Нет проблем. Я буду идти, пока не найду комнату, которая мне вроде бы знакома, а затем соображу, как отсюда выбраться».