Главой ее была молодая московская поэтесса, которую в Доме называли насмешливо «Тифозный херувим». Она в самом деле походила на ангела Джотто – мягким, правильным лицом, ясностью огромных голубых глаз, и только тонкие, вьющиеся ее волосы были очень коротко острижены. Поэтесса прибыла в Коктебель со своим будущим мужем, тоже московским поэтом, но поэтом состоявшимся и признанным. В первый же день отдыха супруги столкнулись на пляже с бывшим мужем поэтессы, который освободил эту почетную должность всего полгода назад. Бывший муж – для разнообразия – был драматургом, его революционные («Революционные и по содержанию, и по форме», – как он любил уточнять) пьесы шли во всех театрах страны. Вопреки злорадным ожиданиям отдыхающих никакого скандала из этой встречи не последовало. Напротив – экстравагантная троица спаялась так крепко, что оказалась заключенной как бы в сверкающую капсулу собственной взаимной нежности. Нежность образовывала внутренний слой капсулы, а внешний состоял из ревнивой зависти окружающих дам и жадного внимания мужчин. Пожилой, но по-мальчишески стройный драматург, сероволосый и серолицый, каждый день дарил поэтессе розы, которые по его заказу привозили из ботанического сада в Евпатории. Высокий, полнеющий, холеный поэт носил ее на руках по берегу и однажды исполнил под ее балконом настоящую серенаду, после чего, ловко подтянувшись на руках, забрался в номер и получил, вероятно, заслуженную награду. У этого жениховствующего увальня, кстати, оказался превосходный баритон.
Мне удалось подавить в себе и зависть, и ревность. Я любовалась на поэтессу, восхищалась ее анемичной красотой, серебряным полынным веночком на выгоревших волосах, ее запыленными узкими ступнями в античных сандалиях, ее манерой купаться на рассвете голышом и, конечно, ее мужчинами. Они не усложняли, а украшали ее жизнь. Сам воздух Коктебеля, напоенный смолистым ароматом кипарисов и дыханием моря, освещенный громадными лунами и озвученный незримыми цикадами, казалось, располагал к романам, интригам и шашням. Дочерна загорелые амуры патрулировали пляж, каждое утро из пены волн возрождалась древняя богиня любви. С каждого почти балкона выглядывала вдохновенная физиономия, слагающая стихи либо прозу.
За мной начал ухаживать москвич, загорелый атлет, прекрасный, как греческий бог, интересный как раз тем, что не был ни писателем, ни поэтом. Так, чиновник от литературы – но какой популярностью пользовалась его смуглая красота у писательских дам! Его ухаживание мне льстило, я принимала мелкие знаки внимания и весело смеялась над остротами Арсения. Тот любил изображать в лицах придуманную сцену объяснения между мной и чиновником, прозванным молодым Вертером, мистифицировать меня, уверяя, что прошлым вечером неистовый поклонник утопился в море от неразделенной любви, и клялся, что готов на развод, все имущество же, и главное, Ваву, оставит мне. Я хохотала до колик, но коктебельский яд бродил в моей крови. Прошло две недели, Дандану нужно было возвращаться в Ленинград, а у меня оставались еще две недели. Из поезда Арсений корчил мне плаксивые гримасы и приставлял к своему лбу купленные в дорогу рогалики. Я опять смеялась, а вернувшись в санаторий, почувствовала, что натиск ухаживаний явно усилился. Отъезд мужа вдохновил пылкого воздыхателя на решительную атаку. Вертер был так напорист и нежен, что на следующий день я согласилась прогуляться с ним в горы.
– Мы пойдем с вами вдвоем по горной тропинке, будем утолять жажду из серебристого ледяного ручейка, обедать свежим лавашем и инжиром, любоваться бесподобными видами…
Смысл прогулки состоял в паломничестве к могиле Грина, провожатый мой, несомненно, надеялся на жгучие объятия где-нибудь в тени чинары, а я… Я рассчитывала на что угодно, кроме того, что произошло на самом деле!
Мы вышли очень рано, нас никто не видел и мы никому не сказали о своей горной авантюре. Сначала все было чудесно. От сладостной утренней прохлады меня защищала уютная вязаная кофточка, тропинка вилась между скал, и так легко было шагать по ней в легоньких парусиновых тапочках! Удовольствия хватило чуть больше чем на два часа. Для начала я поняла, что оделась не слишком удачно. Длинная юбка белого, легкого платья непрестанно цеплялась за кусты и камни. В кофточке мне стало жарко, я сняла ее и повязала вокруг поясницы, тогда она, не теряя времени даром, тоже стала цепляться за камни и кусты. Огромная соломенная шляпа сползала на нос. Потом я почувствовала, что парусиновые тапочки тоже были ошибкой. Вертеру хорошо, он надел в горы ботинки на толстой подошве, а я чувствовала ступнями все мельчайшие камушки на тропе! Впрочем, это неудобство показалось несущественным, когда через полчаса новенькие тапочки стали натирать. Я размозолила обе пятки до кровавых волдырей. Дальше продолжать паломничество не представлялось возможным. Усевшись на холодный камень, я обратилась с воззванием к своему спутнику, предложив ему отправиться обратно.