Грубые пальцы хозяина стиснули его ягодицы и развели в стороны, придирчивый взгляд скользнул по красноватой тесной дырочке, а тонкие, идеальные губы изогнулись в ухмылке. Подозвав к себе одного из слуг, он попросил принести мазь, а сам принялся чуть натирать тесную дырочку железным, холодным наконечником трости. Гастон протестующе зарычал:
– Только вздумай, ублюдок. Я тебе кишки выпущу.
– Командую здесь я. – почти нараспев протянул мужчина, медленно проталкивая в тесную задницу Гастона наконечник трости. Ошейник сильно сжал горло охотника на пару мгновений, а затем отпустил. – А ты здесь подчиняешься моим приказам, щенок.
Луи принёс своему повелителю мазь, которой мужчина щедро обмазал железный набалдашник трости, что уже соединился с ней самой. Гастон вновь и вновь порывался вырваться, сбежать, начать драться, свернуть шею графу, но его держало, прижимало к кровати, и даже пальцами пошевелить было затруднительно. Холодный, округлый набалдашник коснулся его ануса, и граф, довольно улыбаясь, чуть надавил. Низко зарычав, Гастон напряг задницу, не позволяя огромному, холодному предмету проникнуть в себя. Холодная боль полоснула его по спине – длинные, острые ногти графа слегка вспороли кожу. Сжавшись от боли лишь сильнее, в следующий миг охотник расслабился. Не нежничая более, хотя граф нежностью и не отличался, он протолкнул в тесную задницу набалдашник трости. Крик застыл в горле, что сдавил спазм. Холодная боль током прошлась вдоль позвоночника мужчины, скручивая органы, разрывая изнутри.
– Теперь тебе интересно? – шипел мужчина, враз потерявший над собой контроль. Он двигал тростью внутри порванного отверстия, что исходило кровью, хотя плоть охотника и налилась кровью от мазохистского удовольствия. – Ты у меня научишься себя вести, человеческий выродок.
Он не прекращал двигать тростью внутри мужчины, заставляя его кричать, но не давая двигаться. Янтарные его глаза так и пылали от ненависти, удовольствия и жажды крови. Ему так и хотелось вгрызться в эту шею, вскрыть брюхо, чтобы этот мальчишка больше не смел так себя вести.
– Ты у меня научишься себя вести. – как заведённый шептал и рычал мужчина своим сладким, пленительным голосом, с остервенением и ожесточением вталкивая в задницу своего пленника набалдашник, делая всё возможное, чтобы ему было как можно более унизительно и обидно.
Плоть Гастона ныла от возбуждения, ему нужна была разрядка, а меж тем разгорячившийся внутри него набалдашник стал доставлять ему невероятное удовольствие, на грани с безумием. Боль же вновь и вновь вспыхивала, срывая с губ стоны и крики.
– Давай, касайся себя, мерзость. – прошипел ему в ухо граф, всаживая в него трость максимально глубоко.
Сумев пошевелить одной рукой и продолжая опираться на кровать другой, Гастон принялся яростно ласкать свой член, подводя себя к желанной разрядке, хотя и чувствовал себя при этом и в самом деле шлюхой. Судорога скрутила его тело, и семя выплеснулось на скомканное покрывало кровати. Довольно ухмыльнувшись, хозяин особняка вынул из него трость и откинул на пол. Схватив брюнета за волосы, он заставил его ткнуться лицом в семя:
– Ты запачкал мою кровать, урод. Вылизывай.
Повинуясь то ли силе ошейника, то ли приказам своего хозяина, Гастон принялся слизывать собственное семя с покрывала, отчего вскоре его желудок скрутило судорогой. Двигаться было мучительно больно, внутри всё ныло, а задница саднила. Отпустив мужчину, граф выпрямился и махнул слугам:
– Отведите его в комнату. Вымойте, приведите в порядок. Завтра у нас гости. А он должен быть моим лучшим экспонатом.
Лунный свет призрачными потоками освещал камеру мужчины, который лежал на кровати, уткнувшись лицом в покрывало. Унижение и боль. Боль и унижение. В ушах так и звучал сладкий голос графа, который настойчиво шептал: «Ты у меня научишься себя вести».
========== Ария четвёртая ==========
Замок старинный,
Таящий угрозу.
Мужчина, который не пишет прозу.
В руках не согреет
Замерзшую розу,
Мужчина, который не пишет прозу.
В руках не согреет
Замерзшую розу,
Мужчина, который не пишет прозу.
Пьёт, словно воду,
Ангела слёзы,
Мужчина, который не пишет прозы.
Как только солнце начало подниматься над горизонтом, и первые его лучи достигли верхних башен старинного особняка, Гастона разбудили слуги, как и всегда молчаливые, пустые. У охотника не было сил сопротивляться – всё его тело ныло, кишки горели болезненным огнём, а двигаться самостоятельно он мог с трудом – граф разодрал ему всё внутри своей проклятой тростью.
С трудом открыв глаза, в которые словно насыпали песка, мужчина поднял взгляд на слуг, что молчаливо ждали его с полотенцем, ножницами. Один из слуг увёл его пса гулять, впрочем для того больше, чтобы животное не крутилось под ногами. Гастона довели до ванной и опустили в горячую воду, чтобы пришёл в себя, только от блаженного тепла ему захотелось закрыть глаза и погрузиться в манящую тьму сна, что сокрыл бы его мучения. Впрочем, теперь он больше мечтал о вечном сне, чтобы больше не видеть мерзкой рожи этого чудовища.
После долгих омовений и умащиваний тела мужчины маслами, слуги стали приводить в порядок его волосы – подравняли передние пряди, которые, падая на лицо охотника, придавали ему диковатый вид, затем слегка подкоротили волосы сзади, чтобы не прикрывали лопатки – за время заключения Гастон порядком оброс. После всего этого его накормили просто восхитительным завтраком и усадили в постель, где дали ему время вздремнуть.
Мучительный, лихорадочный сон сковал тело охотника – ему слышался голос графа, что шептал ему что-то на ухо, тихо посмеиваясь, изредка порыкивая. Он видел идеальное, безупречное лицо с сияющими на нём янтарными глазами. Его руки смыкались на горле куда сильнее золотого ошейника, не давая продохнуть. Раз за разом просыпаясь, Гастон чувствовал себя всё хуже, всё более разбитым и подавленным, но засыпал вновь, поддаваясь своему измотанному телу, что молило его о пощаде – даже дышать было трудно, не то что шевелиться.
Незадолго до заката солнца слуги вновь его разбудили и подняли с кровати, что отозвалось в теле мужчины адской болью, ноги его подкосились, но Луи, который командовал парадом слуг, поддержал его и отвёл к шкафу. Его удобную, не тесную одежду сменили чуть прозрачной туникой с широкими рукавами, от вида которой у Гастона челюсти свело судорогой, а брюки и бельё заменили набедренной повязкой, что почти ничего не закрывала.
– Вы что, издеваться надо мной решили? – рыкнул охотник, смотря на себя в зеркало и едва не воя от бессилия.
– Ты можешь остаться голым, я не буду против. – раздался позади него голос, от которого сердце Гастона с ужасом забилось о рёбра с риском их проломить, внутренности его скрутило судорогой. – Но твоё тело не настолько соблазнительно, чтобы показывать его моим друзьям с первых мгновений.
– Я тебе не шут! – огрызнулся Гастон, задним умом отметив, что ошейник до сих пор не начал его душить. – Такие наряды надевай на своих шлюх.
– Не забывай, мальчишка, ты и есть моя шлюха. – спокойно отозвался граф, закинув ногу на ногу. Так же Гастон заметил, что трость мужчина сменил. Теперь с набалдашника трости на него скалил зубы лев, вместе глаз у которого были кровавые рубины, так и сверкающие всеми огнями. – И ты будешь делать то, что говорю тебе я. Так что, сегодня вечером ты будешь и шутом, и развлечением для меня и моих друзей. Ещё одно слово скажешь – и я прикажу Аннет уменьшить тебя до пятнадцатилетнего мальчишки.
Гастон прикусил язык от такой наглости – он и так казался самому себе щуплым и совершенно отвратительным, но позволить себя унизить настолько он не мог. К тому же, тело его всё ещё помнило, какая боль его скрутила, когда его стали менять.
– Так-то лучше. – махнул рукой граф, кивнув слугам. – Продолжайте свою работу.