==510
одной определенной группе их и припоминаю к ней не те представления, которые она случайно вызывает, но те, которые мне нужно припомнить ввиду известной цели? Мышление есть разумный и целесообразный процесс, в котором все отдельные представления не навязываются, а мотивируются в своей связи. Мы воспринимаем результаты этого процесса, т. е. связные мысли; иногда мы в состоянии проследить первые его побуждения. Но самый промежуточный процесс, результатом которого является мысль, — процесс, который отыскивает ответ на вопрос, не сознается нами, как это превосходно показал Гартман. Мы знаем, что это — разумный и целесообразный процесс, потому что им обусловлена мысль, потому что он подыскивает желанный ответ из бесконечного множества возможных представлений. Но как все эти представления, находящиеся в нашем распоряжении, пребывают, однако, вне светлой сферы нашего действительного сознания, так и мысль, чтобы найти их, должна поневоле выйти из его границ. Чем же руководствуется она вне сознания? Почему она разумнее, проще, вдохновеннее именно там, где она не измышляется и не сочиняется, где она не выдумывается, но выливается непосредственно из глубины души?
Должны ли мы признать какую либо иную форму разумности и сознания, кроме индивидуальной, или же допустить «премудрое бессознательное» немецких философов — последовательный эмпиризм не может допустить ни того, ни другого. Всякое трансцендентальное сознание, всякая трансцендентальная разумность есть нечто немыслимое с точки зрения такого эмпиризма. Доведенная до крайности, его психология вынуждена отрицать все досознательное и вносознательное в душе человека как нечто выходящее за пределы индивидуального сознания. Она должна последовательно отрицать всякий prius сознания, т. е. все предшествующее сознанию, в духе или вне духа, всякое сознание, кроме эмпирического, и все бессознательное. Ей остается поэтому либо отождествить память с сознанием — чудовищный абсурд, на который никто не отважится, либо же отказаться от себя и броситься в объятия материализма.
Уже Милль допускает бессознательное лишь в смысле бессознательных мозговых процессов. lian. который нисколько не считает себя материалистом, и Гпй)6й'сф Спенсер проводят этот в. и,1яд во всех подробностях. Это явное банкротство психологии эмпиризма. Не говоря уже о том, что материализм ее до крайности некритичен и противоре-
==511
чит ее основным посылкам, подобная психология, отрицая бессознательные или, точнее, внесознательныо, душевные процессы, совершенно отказывается от своей задачи — «психологического» объяснения душевных явлении. Мало того, она совершенно искажает их природу.
В наши дни едва ли представляется нужным настаивать на значении «бессознательного» в душевной жизни человека: скорее приходится предостерегать против злоупотребления этим смутным термином. Как бы то ни было, если мы, отрешившись от всяких предвзятых мнений, взглянем беспристрастно на свою собственную душевную жизнь, то, несомненно, убедимся, что сознательное в ней бесконечно перевешивается бессознательным, — точнее, что вне сферы нашего индивидуального сознания на каждом шагу совершается великое множество душевных процессов, обусловливающих собою наше эмпирическое сознание, — процессов, несомненно, разумного и психического характера: таковы восприятие, воспоминание, сравнение, обобщение, которые все, большею частью, совершаются нами непосредственно, даже там, где они весьма сложны. Каждое впечатление вызывает бессознательное суждение, каждое внешнее восприятие есть ряд интуитивных умозаключений. Всякое убеждение наше в какойлибо реальности, всякое понятие о чем либо универсальном посредствуется, как мы увидим, именно этой досознательной психической деятельностью, имеет свой корень в этом органическом сознании, в этом наследственном базисе всех индивидуальных сознаний. В ном утверждаются наши сильнейшие верования, инстинкты, в нем сеются, из него растут все те идеи, которые имеют в себе корень, имеют позитивное значение для человека. В области фантазии и чувства — воли и творчества — значение этой субстанциальной основы психической жизни еще глубже и важнее.
Поэтому психология, которая без околичностей отрицает психический характер бессознательных или внесознательных процессов, столь явно обусловливающих личное сознание, не может устоять на собственных ногах и вынуждена объяснять душевные явления чисто материалистически или же вовсе отказаться от всякого объяснения, превращаясь из психологии в какое то поверхностное душеописание. Если досознательные деятельности превращаются исключительно и материальные изменения мозгового вещества, то сознание, собственно, перестает быть не только логическою, но даже и психологическою функцией.