Но действительное сущее (то сущее, которое мы понимаем как действительность) не есть в своем отношении к мысли что либо абсолютно внешнее, чуждое и случайное для нее. Уже на первой своей ступени критический идеализм убеждает нас в том, что действительность обусловлена логическими законами и понятиями, что связь явлений есть объективно–логическая связь (в отличие от субъективной, психологической ассоциации представлений). Действительное сущее не есть «вещь в себе» — оно понимается нами и постольку сознается нами как необходимое. Являющаяся нам действительность мыслится нами не иначе как в категориях сущего; мы можем мыслить мир как
==646
единое, как многое или всеединое, как единую сущность, как множество субстанций, как явление причинности или взаимодействия, как необходимую связь явлений и т. д. Мы необходимо мыслим самые явления как то, что есть, как сущее (хотя бы и относительное). И поэтому мир представляется нам как связная совокупность вещей или существ (субстанций}, как необходимая причинная связь явлений, подчиненных в своем множестве и взаимодействии общим законам, единому порядку. Отсюда — все наши понятия, вещества, силы, действия, законы, понятие цели, без которого немыслимо разумение живых психических процессов. Подробная критика этих понятий завела бы нас слишком далеко: все это необходимые понятия, при помощи которых мы мыслим природу, и в то же время в них несомненно предполагаются все перечисленные нами категории сущего, ибо они заключают в себе онтологические определения природы как истинно сущего.
Таким образом, мы находимся как бы в заколдованном кругу чистой мысли. Сущее есть идея, как бы мы его ни мыслили; оно есть идея уже потому, что мы его мыслим (т. о. как объект мысли). Оно есть идея не только в своей мыслимой возможности, — в своем отвлеченном понятии, но и в своей действительности, и в самой своей необходимости. В этом смысле мы можем вместе с Гегелем дать ему последнее и окончательное определение, в котором заключаются все прочие: сущее есть абсолютная идея, поскольку вообще оно мыслимо.
Мы исчерпали таким образом круг основных отвлеченных определений сущего. Я не стану, разумеется, настаивать на том, чтобы предлагаемый свод этих определении в том порядке, в котором я их привожу, не допускал каких либо изменений и поправок. Быть может, их возможно классифицировать или располагать иначе. Так, напр., категории модальности, в которых выражается общее отношение мысли к сущему, могут быть приняты за основание всех прочих категорий: сущее, как возможное, тожественно с идеей, как действительное, оно есть отличная от нее реальность, как необходимое — оно выражает в себе тожество в различии. Отсюда могут выводиться все категории качества, количества, реальной зависимости или обусловленности.
Всякая классификация всегда более или менее искусственна, и метафизика должна всего более чуждаться
==647
догматической схоластики. Я считаю, однако, возможным настаивать на методе, которому я следовал и который должен заключаться в систематической критике отвлеченных концепций сущего. С одной стороны, эти концепции рассматриваются отвлеченно: так, напр., я пытался показать, что они логически и без всякой натяжки выводятся из основного отношения чистой мысли к предполагаемому сущему (из мыслимого отношения к сущему). С другой стороны, история философии служит проверкой этой отвлеченной идеологии, поскольку те же основные отвлеченные концепции сущего могут быть получены посредством критического анализа конкретных философских учений. Я не думаю приписывать себе этого метода: в общем ему следовал уже Аристотель в своей метафизике, ему следовал Гегель, ему следовали многие другие мыслители, хотя не всегда сознательно и потому не вполне последовательно и систематично *.
Разрабатываемая таким образом элементарная метафизика превращается в формальную науку о сущем, в науку о способах понимания сущего. Такая наука, как нам кажется, после всего предшествовавшего развития философии становится необходимой дисциплиной для философов самых различных направлений, самых различных миросозерцании. И, как это ни кажется противным принятым мнениям, именно она способна придать философии научный характер, поскольку она внесет логический порядок в совокупность способов понимания сущего, его мыслимых определений. Как мы думаем, здесь заключается единственный способ положить некоторый предел той беспорядочной анархии, которая до сих пор господствует в метафизике и превращает ее в какой то asylium ignorantiae всевозможных философствующих дилетантов. Метафизика должна быть одной объективной наукой, хотя, разумеется, единство в этой сфере может быть достигнуто