— Ты не просто обделен умом, Жан, ты еще и тугодум, — внезапно развеселился Михаэлис, и глаза его обрели живость. — С чего ты решил, что я из тебя палача хочу сделать? Накаливать щипцы и рвать ими плоть, ломать пальцы — дело нехитрое. Ты попробуй обратно всё собери: вправь на место суставы, правильно срасти кости, верни мышцам былую силу. Вот где сокрыто тайное знание. Даже если грамотно плетьми сечь, человек излиться может от удовольствия. А ты заладил: «Не буду твоей шлюхой!». Дурак ты. Побоялся — ко мне вернуться? И еще на нож насадился: не смог сообразить сразу, что Тренкавель тебя в живых не оставит, ему свидетели не нужны.
Джанно заставил себя улыбнуться укоряющим словам палача, но потом опять посерьезнел:
— Мне угрожает опасность?
— Еще какая! Либо ты убьешь Тренкавеля, либо он доберется до тебя. А сейчас очень удобный момент довершить начатое. Еще покажется, еще проявит себя, — в голосе Михаэлиса появились какие-то незнакомые нотки, будто он сам вступает в схватку с опасным противником. — Как он выглядит?
— Рыжий, высокий, худой. У него еще шрам через всю щеку идет.
— Увижу — сам убью, но сначала в пыточную! — Михаэлис говорил абсолютно серьезно. — Он теперь мой враг. А ты умеешь обращаться с мечом?
— Нет. Не помню. Наверно учили, раз я тамплиером заделался, — Джанно растерялся, вспоминая, что сказал Тренкавель. — Странные вещи мне этот Жак раскрыл, но я так и не понял смысла: мы оба состояли на службе. Я спросил: как тамплиер мог состоять на королевской службе? А он ответил, что тоже не торговец шерстью.
— Вот так, дословно? — Михаэлис опять нахмурился, ему очень не понравилось то, что он услышал, и к каким опасным логическим заключениям могут привести подобные слова, но постарался разъяснить: — Давай решим, что Жак, в отличие от тебя, не дурак. Он не торговец шерстью, а ты — не тамплиер. А значит, в какой-то момент он прикидывался торговцем шерстью, а ты — тамплиером. Хотя оба состояли на королевской службе.
— Но… — Джанно тяжело было принять такие умозаключения: рыцарство, белый плащ — это статус, надежда, что в его жизни что-то переменилось за то время, что он не помнит. Стало очень обидно, даже в горле запершило, но Михаэлис опять поднес к губам кувшин и заставил пить. Юноша вздохнул и почувствовал, будто его обдало горячей волной. Он мгновенно весь покрылся потом.
— Пить нужно часто. Это хорошо, что твое тело отвечает, — Михаэлис опять заставил сделать несколько коротких глотков. — Что «но»?
— Я помню, как мне вручали плащ. Он действительно мой!
— Ты про ту белую тряпку, что я стелю под зеленое сукно стола дознавателя? — палач с хитрецой прищурил один глаз.
— Зачем? — изумился Джанно.
— А где я его еще хранить буду? Опять приедет какой-нибудь де Мезьер и прикажет обыск учинить. А так — ему даже в голову не пришло, что прямо на тамплиерском плаще свои каракули разбирает, — он тихо рассмеялся, радуясь собственной шутке. — Что еще сказал Тренкавель?
Вопрос Михаэлиса вернул к болезненным воспоминаниям. Напомнить палачу еще раз о событиях той ночи? Призвать к совести? Воззвать к справедливости? Что толку-то? Юноша закрыл глаза, настраиваясь на зов собственной души, и если она вскорости и предстанет перед Господом, то в ней не должно быть места для гордыни, злых мыслей, мести, гнева…
— Мне нужно тебя простить, Михаэлис. Просто очистить свое сердце прощением. Наказание за содеянное ты уже понес от руки де Мезьера, и мне нужно простить… — Джанно почувствовал, что очень устал и хочет спать. По его лицу разлилась блаженная улыбка: — Прощаю.
И провалился в глубокий сон.
— Ой, нет, нет, нет… вот чёрт! — испуганно воскликнул над ним Михаэлис, обнимая, прижимаясь ухом к груди и отсчитывая удары сердца.
Комментарий к Глава 4. Прощение
[1] одна из функций – сопровождать умирающие души и взвешивать их грехи.
========== Глава 5. Незваные гости ==========
Грезы были какими-то нарочито искусственными, и от того фантастическими, то неясными, черно-багровыми, душными и липкими, то слишком яркими и смущающими разум чувствами страха и стыда. Будто Джанно отправился в путешествие, побывав и в Аду, и в Раю, и даже на Страшном Суде.
Ад представлял собой вязкое нескончаемое болото, по которому он шел и полз, проваливаясь, с трудом выдирая руки и ноги из трясины. Под внешней черной и хрупкой коркой изливался огонь, который обжигал ступни, заставляя делать новый шаг вперед. И так до бесконечности — удушливые жаркие серные миазмы, выползающие снизу, обжигающие до горячего пота, ручьями льющегося по телу. Он плакал от горя из-за чувства невосполнимого одиночества: один, всеми оставленный, посредине жуткого болота. Он никак не мог очиститься от налипшей грязи, вопрошал — зачем ему было дано столь красивое тело, которое способно только сводить с ума и внушать развратные мысли о том, что его можно сгибать и скручивать, нанизывая на твердый член, трахать до изнеможения, удовлетворяя лишь собственную похоть. Никто и никогда из людей, созданных из плоти и крови, на его памяти не хотел любить его как друга, как брата… А я? Любил ли я кого-нибудь, кроме устремлений к любви божественной? Но не было ответа в его измученном одиночеством сердце.
Он был проклят на веки вечные, и никогда уже не увидит ничего светлее сумрака ночи и не почувствует ничего прохладнее геенны огненной.
Когда силы были уже на исходе и черная грязь крепко захватила его тело, вдавливая в свое нутро, грезы отпустили на миг, позволив сделать несколько судорожных вздохов и ощутить на пересохших губах сладкий вкус освежающей воды.
Но тяжелые грезы опять уволакивали вниз, еще глубже в преисподнюю, представлявшуюся полутемной пещерой с низкими сводами и сияющими светильниками, вмурованными в стены. Серо-зеленый демон с кожистыми крыльями склонился над ним, слишком близко, касаясь лица рыжей бородой, и был очень похож на Жака Тренкавеля, даже белесый шрам точно так же пересекал щеку. От демона шло нестерпимое и омерзительное зловоние, отчего сжимались ноздри и чесались глаза, наполняясь слезами.
Смертельный страх сковал все его тело. Джанно лежал в раскрытой и бесстыдной позе — ноги задраны выше головы и разведены в стороны, прикованы к цепям, тянущимся откуда-то сзади, таз чуть приподнят над землей, руки заведены за голову и тоже скованы.
Демон схватил его за горло, не давая даже пошевелиться, а потом накрыл поцелуем рот, прикусывая омертвевшие губы, грубо вторгаясь языком, работая им, словно поршнем. Дрожь в теле нарастала. Потом это чудовище выпустило его горло из цепкого захвата, когда Джанно начал задыхаться, из последних сил дергаясь в прочных оковах.
Демон сжал его лицо руками за обе щеки. Юноша ясно видел острые как ножи когти, впившиеся в кожу, совсем близко от глаз. Пальцы-лезвия медленно двинулись вниз, раздирая до крови.
Потом он наблюдал, как когти скользят по его груди, по животу, вспарывая. Узкие следы тут же наполняются кровью, которую демон слизывает своим длинным мясистым языком. Из уголка его рта капает желтоватая слюна, оставляющая болезненные ожоги. На их месте мгновенно набухают водянистые волдыри, которые лопаются, а алеющие раны под ними демон опять зализывает языком. Он его пытает своим огнем. Джанно кричит от боли, извивается в своих крепких путах, но не в силах совладать с исчадием ада.
Наконец язык демона начинает вылизывать его промежность, грубо вталкиваясь в анус. Измотанный страданием Джанно затихает, с ужасом наблюдая, как его собственный член наливается силой и встает крепким столбом, из навершия даже вытекают капли жизненных соков. Боль и наслаждение сжимаются в единый пульсирующий огненный клубок. Демон меж тем разгибается, подается вперед, нависая над ним. Маленькие черные глазки злобно сверкают в полутьме пещеры. Язык опять вырывается из его пасти, чтобы полностью занять рот жертвы и хозяйничать в нем, вбиваясь в горло. Демон двигается еще вперед, с неистовой силой и на всю длину, вонзая свой член в анус Джанно.
Юноша дернулся в своих цепях, исторгая немой крик, позволивший демону полностью завладеть его горлом, перекрыв дыхание. Сознание так и не оставило, заставляя содрогаться всем телом от боли, принимая в себя каждый новый толчок, еще болезненней предыдущего. Казалось, что прошла вечность, превращая Джанно в вопящий, оголенный нервный узел, свитый из боли.