И опять ласковые руки возвращают его из небытия, давая напиться. Жизненная сила вливается внутрь, заполняя и остужая его многострадальное тело. «В чем мой грех?» — вопрошает он в отчаянии, представляя, что теперь обречен до скончания времен быть насилуемым пленником в руках демона. «Не отдам!» — он слышит громкий голос, в котором звучит хрустальная чистота небес, и будто расправляет крылья, вырываясь из сковавшей тьмы, устремляется вверх, чтобы слиться с ослепительно-белым светом.
Его купают в вине, его купают в молоке, очищая от демонической скверны. Ласкают волшебными, восхитительными поцелуями, нежно гладят по спине, плечам, щекочут бока, тормошат, заставляя очнуться. А по телу уже разлита такая приятная и теплая истома, заставляя его растекаться, подобно горячему воску, в райском свете. Он слышит незнакомые слова, будто кто-то напевает или молится речитативом, такая музыка завораживает, убаюкивает, словно морская волна, накатывающаяся на берег и с нежным позвякиванием перебирающая мелкие ракушки. «Вот она, любовь божественная!» — внезапная догадка приходит в голову Джанно: «Когда выходишь из мрака, и тебя заливает свет Святого Духа, и ты находишься внутри Троицы» [1].
Божественный свет придает сил, исцеляет сердце от чувств оставленности и покинутости, внушает уверенность, что Джанно нужен еще в этом мире, с его улыбкой, его трудом, его чувствами, и нет ничего слаще для Бога, чем взирать на него сверху и радоваться каждой молитве, обращенной в небо. Наконец-то приходит спокойный сон.
Когда Джанно открыл глаза, то был день. Яркий серый свет проникал сквозь закрытые ставни на окне, немного веяло холодом и сыростью. Дверь комнаты была плотно прикрыта, он был один. Вокруг тихо, как будто все вымерло, и даже птицы улетели из сада. Юноша протянул руку к кувшину, стоящему на табурете рядом, напился и почувствовал, что силы вернулись. Осторожно спустил одеяло до низа живота. В нос ударил резкий запах мочи и винного уксуса, так, что защипало. Видно, эти ингредиенты входили в снадобья, что пропитывали его повязку, скрывающую рану. Приподняв ее край, увидел узкий рубец длиной с ноготь большого пальца, с приподнятыми, слегка воспаленными краями. По обе стороны раны шли два стежка из нитки, продетой через кожу и поверхностные мышцы, плотно сводящие ее края.
Между ног обнаружился кувшин с узкой и длинной горловиной, куда Джанно не преминул облегчиться. Потом он решительно вытащил кувшин, поставил вниз, на пол, и натянул тяжелое и плотное одеяло до подбородка. Окружающая тишина начала сводить с ума и нашептывать всякие безрадостные мысли.
Джанно не сомневался, что Петрона ушла на рынок, убедившись, что болезнь его отступила. А Михаэлис? Неужели вернулся в Агд? Он попытался вспомнить, о чём они говорили в то время, когда юноша приходил в сознание: ведь палач был уверен, что опасность не миновала, и в любой момент следует ждать лихих людей, способных довести начатое до конца. Страх сковал сердце, и более того, в подтверждение своих мыслей он услышал, как за дверью комнаты, где располагалась другая — более широкая и длинная — и где был вход в дом, раздалось тихое позвякивание и легкий стук во входную дверь. Потом крючок засова, на который она запиралась изнутри, вылетел из скобы, в которую вдевался, и провертелся вокруг своей оси. Послышались шаги, незваных гостей явно было двое, поскольку один сказал: «Туда!», а второй угукнул в ответ.
Он быстро огляделся: единственными орудиями защиты были кувшин с водой и тяжелый табурет. Джанно крепко стиснул кувшин, прижав его к себе. Дверь резко распахнулась. Первым в комнату сделал шаг бородатый мужчина крепкого телосложения. В правой руке у него был длинный нож, похожий на тесак, которым рубят мясо. За ним в дверном проеме виднелся более высокий, такой же бородатый незнакомец, под стать тем разбойникам, что томились в колодках в тюрьме Агда. Жертва и ее палачи напряженно уставились друг на друга, на мгновение замедлив движение. Побелевший от страха Джанно представил, как метнет кувшин в первого, заставив уклониться вбок, а потом прыгнуть ближе к кровати, потом выставит перед собой табурет, но все равно не сможет противостоять опытным убийцам, только отсрочит миг, когда тесак полоснет его по горлу.
Первый явно ждал команды второго, который не спешил ее давать, наслаждаясь страхом в глазах своей жертвы и властью над ней.
— Кончай его! — наконец коротко бросил он своему подельнику, но в тот же миг произошло странное: он резко выгнулся назад, будто что-то ударило его в спину, затрепыхался, словно бабочка, нанизанная на иглу, захрипел, хватаясь за горло, глаза его расширились от страха, на губах появилась розовая пена. Он стал медленно оседать вниз, продолжая дергаться в судорогах. За его спиной стоял Михаэлис, сжимая на уровне своей груди рукоять окровавленного, направленного вперед остриём меча, которым ткнул в спину второму убийце, перебив позвоночник. По его правой щеке стекала большая капля крови, выплеснувшаяся из нанесенной раны.
Первый убийца, уже почти приблизившийся к кровати, обернулся на звук и замер, потрясенный зрелищем, как его друг издыхает в конвульсиях на полу, судорожно ловя губами воздух и расцарапывая ногтями доски.
— Хочешь умереть быстро или медленно? — раздался спокойный голос Михаэлиса, но взгляд его, уже знакомый Джанно, был безумен. Этот разъяренный дракон требовал кровавых жертв и мучительных пыток. Незнакомый мужчина попытался сделать маленький шаг, еще ближе к Джанно, скосив глаза, пытаясь оценить расстояние до своей жертвы и решить, получится ли ему добраться раньше, чем его настигнет меч палача. — Не стоит отвлекаться на суетное! — вкрадчиво продолжил Михаэлис. — Пойдем… поговорим. Оставь свой нож здесь, — он кивнул головой в сторону выхода, медово обещая райские кущи.
Разбойник, словно очарованный, опустил тесак, но расставаться с ним не захотел, сделал только шаг вперед, уже по направлению к палачу.
— Давай, давай, выходи! — Михаэлис дружелюбно опустил меч и помахал им еще раз, приглашая на выход. Он даже нагнулся, схватил за шиворот еще временами судорожно трепыхающееся тело умирающего разбойника и подтащил ближе к распахнутой двери входа, чтобы расчистить путь второму убийце. — Дверь за собой прикрой, а то мыши набегут!
Джанно опять остался в одиночестве и с закрытой дверью. Долго сидел будто оглушенный и смотрел в одну точку, прижав к груди кувшин, не имея сил разжать руки. Из оцепенения его вывели громкие стоны, доносившиеся извне: жертва Михаэлиса вопила от боли, но, видно, рот ее чем-то был хорошо заткнут, так, чтобы не потревожить покой соседей. Потом все стихло.
Дверь опять распахнулась, и на пороге появился Михаэлис, остановился, покачиваясь, опираясь плечом на косяк. В одной руке был все тот же меч, но лезвие его обагрилось кровью еще больше, вся длинная туника была заляпана мелкими кровавыми брызгами, ярко выделявшимися на сероватой ткани. Руки тоже были в крови. Палач отер ладонью лоб, размазывая на нем бурый след. Джанно робко взглянул ему в глаза, стараясь получить ответную эмоцию. Михаэлис выглядел очень уставшим, просто посеревшим от упадка сил, взгляд был тусклым, веки смеживались. Палач медленно прошел к стене напротив кровати, прислонился, поглядывая на Джанно, и, буквально сползая спиной, сел на пол:
— Поласкай себя, возбуди и подержи подольше в таком состоянии, — вымученно попросил он.
«Чесотка в члене! Вот неймётся!» — вспыхнул Джанно:
— Это ты сейчас придумал? — и прикусил язык.
Взгляд Михаэлиса из-под полуприкрытых век полыхнул огнём:
— Я третий день почти не сплю, убил двух человек, одного из них — пытал, у меня чувство, будто я на корабле во время шторма, и блевать тянет… всё… не могу, сил нет тебя убеждать [2], — он лег на пол без движения, то ли вправду заснул, то ли сознание потерял. Джанно устыдился собственных слов.
— Михаэлис, — позвал он с кровати, — эй, очнись! — Но он никак не реагировал. Джанно ругнулся про себя, решая, что же делать дальше.