Из торцевого окна, выходившего под навес пастады, был виден овал Большой гавани и правее ее на холме — храм Зевса, напоминавший Гераклиду об афинском акрополе.
Обстановка комнаты была простой — широкая деревянная кровать, стол с двумя стульями, небольшой ларь для вещей. В углу стояла высокая старинная ваза, красная с черным рисунком, изображавшим бой Геракла с Антеем.
_____
Гераклид надел тонкий вышитый хитон, обернулся светло-оранжевым гиматием[6] и спустился вниз. В конце дворика Архимед встречал окруженного слугами Зоиппа. Муж Гераклии, младшей дочери царя, был толст, лыс и невелик ростом. Но его добрые, чуть сощуренные глаза и дружелюбная улыбка полных ярких губ сразу располагали к нему.
— Вот и Одиссей наш вернулся! — воскликнул Зоипп. — Ну-ка дай взглянуть на тебя… — Зоипп принялся с беспокойством разглядывать Гераклида. — Так, нос как будто в порядке, уши…
— В чем дело? — не выдержал тот.
— Слава богам, все хорошо! Я боялся, что ты хрюкнешь. Мало ли какая Цирцея могла поймать тебя в сети во время странствий!
Тревога и облегчение были разыграны Зоиппом с такой непосредственностью, что Архимед и Гераклид расхохотались.
— Хочу похвастать своим новым приобретением, — сказал Зоипп и позвал: — Ну-ка, Парис, подойди сюда!
Появился мальчик, круглолицый, с черными кудрявыми волосами, маленьким ртом и огромными темными глазами, спокойно глядевшими из-под длинных ресниц.
— Красив? — спросил Зоипп. — Он происходит из Вифинии, поэтому я и назвал его Парисом. Настоящее имя его Тигран. Разумный мальчик, сейчас его учат читать, и он делает большие успехи. Ты не будешь, Архимед, против того, чтобы он прислуживал нам во время ужина?
Принесли стул и серебряный сосуд с теплой водой. Зоиппа усадили, сняли сандалии, вымыли ноги. Босиком трое, вошли в андрон, освещенный вечерним солнцем. На мозаичном полу были искусно выложены изображения рыб, осьминогов, ракушек, водорослей, и вошедшие ступали словно по поверхности вдруг затвердевшего моря. Вдоль стен просторной комнаты, как берег, шло небольшое мраморное возвышение, на котором стояли три пиршественных ложа — клине с гнутыми ножками и резными возвышениями изголовий. Зоипп занял почетное среднее место, Архимед расположился справа, Гераклид сел на свое ложе, подложив под локоть подушку, и привычно подогнул ноги.
Юный Парис внес один за другим три маленьких уставленных яствами столика — трапезы и поставил их около лож. На небольших серебряных тарелках лежала мелко нарезанная, удивительно вкусная рыба, кусочки овощей, стояли чашечки с острыми приправами. Ели руками, вытирая испачканные пальцы хлебным мякишем.
— Сегодня ко мне заходил Ганон, наш проксен[7], человек, близкий к совету Карфагена, — сказал Зоипп, когда похвалы в адрес его повара иссякли, — он полагает, что Ганнибал начал войну, не получив на это разрешения у своего правительства.
— Значит, власти Карфагена еще могут его остановить? — спросил Гераклид.
— Сомневаюсь, — покачал головой Зоипп. — Ввязаться в войну значительно легче, чем из нее вылезти.
Какое-то время они говорили о войне, о шансах на победу того или другого из могущественных соперников, об опасности для Сиракуз, которая может возникнуть, если война перекинется в Сицилию.
Стемнело. На изящных бронзовых торшерах зажгли масляные лампы. После мытья рук Парис заменил трапезы. Теперь на столиках лежали фрукты и стояли широкие на низких ножках глиняные сосуды для вина — килики. Мальчик наполнил их разбавленным вином, доставая его черпачком — киафом из широкогорлого кувшина.
— Великое счастье, — сказал Гераклид, отпивая глоток, — проводить время в неторопливой беседе с людьми, которых любишь и понимаешь.
— Постой, — обернулся Архимед, — не ты ли совсем недавно признался мне, что не понял моих «Плавающих тел»?
— Будь снисходителен, Архимед, — заступился за Гераклида Зоипп. — В математике ты превзошел всех, и я, например, восхищаюсь тобой отчасти именно оттого, что не в силах понять!
— Тебя, Зоипп, прощаю, его нет.
— Быть прощенным прекрасно, — облегченно вздохнул Зоипп. — Проси же прощенья, Гераклид, а ты, мудрый, прости его. Ведь прощать еще приятнее, чем быть прощенным.
— Ты все шутишь, — сказал Архимед, — а меня действительно никто не понимает. И дело не в математике. Вот я разобрал задачу о плавании тел, показал, когда они тонут, когда плавают, насколько теряют в весе при погружении. Я даже научился узнавать, какая нужна сила, чтобы опрокинуть корабль. Все это я доказал математически и отослал книгу друзьям-геометрам. Но они были разочарованы. Они упрекали меня в том, что я напрасно потратил время, которое мог бы употребить на геометрию. Ты думаешь, они нашли в моих доказательствах ошибки? Ничуть не бывало! Им не понравился сам предмет изучения. И даже мой ученик оказался заодно с ними.
— Ну нет! — запротестовал Гераклид. — Если бы ты только знал, учитель, какая битва была у меня из-за «Плавающих тел» с Досифеем! Я защищал тебя как лев.
— И кто победил? — спросил Зоицп.
— Каждый объявил себя победителем. Но хотя я и не принял ни одного обвинения Досифея, мне кажется, что настоящих доводов против него я не сумел найти.
— Расскажи про это, Гераклид, — сказал Зоипп и попросил Париса подлить ему вина.
— Лучше так, — предложил Архимед, — пусть Гераклид выскажет претензии Досифея, а отвечу на них я сам.
— Прекрасно! — воскликнул Зоипп. — Тогда мне станет ясной суть твоего спора с александрийцами.
— А я смогу поточить клыки и когти для следующей битвы, — Гераклид отложил яблоко. — Итак, я Досифей. — Он заговорил скрипучим голосом, пародируя александрийский говор: — Твое сочинение, сицилиец, начинается словами: «Предположим, что жидкость состоит из частиц, которые сдавливают и выталкивают друг друга, причем каждая из них сдавливается только весом частиц, лежащих над ней». Из этой посылки ты выводишь все остальное и пользуешься ею как аксиомой?
— Да, — сказал Архимед.
— Но ведь аксиомы — это самоочевидные истины, а ты выбрал далеко не очевидную.
— Скажи, Досифей, — спросил Архимед, — помнишь ли ты первую теорему книги?
— Конечно. В ней ты доказываешь, что поверхность жидкости в свободном состоянии есть сфера с центром в центре Земли. И поскольку это географический факт, скорее ее можно было бы сделать аксиомой.
— Дорогой Досифей, — сказал Архимед, — я ведь нигде не называл свою посылку аксиомой. Я сказал «предположим» и показал, что мое предположение приводит с помощью математических выкладок к правильным выводам. Не только сферическая форма океана — истина. Другие выводы проверены мною с помощью весов. Моя посылка — это наиболее общая черта жидкости, которая может объяснить наблюдаемые явления.
— Но, учитель, — Гераклид заговорил своим голосом, — ведь геометрия — это дерево, выросшее на естественных аксиомах, охватывающее самую тонкую сущность мира. А ты вырастил дерево из искусственного семени. Может ли оно прижиться?
— Подозреваю, Гераклид, что природа геометрических аксиом такая же, что и у моей посылки, только мы не замечаем этого в силу привычки. Просто геометрия относится к свойствам мира, связанным с формой тел. Но ведь свойства вещей не ограничиваются формой.
— Ты хочешь сказать, — не выдержал Зоипп, — что открыл новый вид задач и можешь создать несчетное множество наук, стройностью и красотой равных геометрии?