— Именно так, — ответил Архимед. — Ты, Зоипп, первый человек, который меня по-настоящему понял. Я хотел бы соединить с математикой всю физику. И тогда вместо одинокого дерева геометрии перед нами расцвел бы прекрасный плодоносный сад.
— Досифей утверждает, — сказал Гераклид, — что введение в математику низменных сущностей незаконно.
— А кто, собственно, установил в математике законы? — с жаром возразил Архимед. — Основатель этой науки, Пифагор, занимаясь поисками гармонии мира, сам, между прочим, искал численные закономерности между высотой звучания струны и ее длиной. Почему-то это все считают законным. А когда я придаю телам и фигурам вес или погружаю их в жидкость с точно оговоренными свойствами, мне говорят о незаконности такого подхода…
— Эх, не вспомнил я тогда про Пифагора! — сокрушенно вздохнул Гераклид.
— Математическое изучение явлений, — продолжил Архимед, — приводит к удивительным результатам. В книге «О рычагах», например, я доказал, что можно любой заданной силой сдвинуть любую тяжесть.
— Даже очень маленькой? — спросил Зоипп.
— Любой.
— Ты имеешь в виду рычаг? — уточнил Гераклид. — Но очень маленькая сила потребует огромного плеча. А при этом и перемещение груза окажется незаметным, да и сам рычаг невозможно будет сдвинуть с места!
— Нет, я имею в виду не рычаг, хотя мое открытие получено при его математическом исследовании. Но стоит ли об этом говорить сейчас? По-моему, мы уже пресытились учеными разговорами.
— Да, — сказал Зоипп. — Я хочу, чтобы теперь Парис нам спел. У него очень чистый голос, который, к счастью, еще не начал ломаться. Он споет нам песни своего народа, немного странные, но не лишенные прелести. А Сосий подыграет ему на кифаре.
ЗЕРКАЛА
рхимед в саду диктовал Гераклиду начало «Катоптрики», книги об отражении света. Он расхаживал по траве около ученика, сидевшего под дубом на белой мраморной скамейке. В «Катоптрике» посылки тоже были необычными. Принималась, например, неизменность хода луча зрения местами глаза и наблюдаемого предмета.
Гераклид писал на папирусе, макая калам в чернильницу, стоявшую тут же, на скамье.
— Пусть луч идет от глаза альфа к зеркалу под углом бета, — медленно говорил Архимед, — и, отразившись, приходит к предмету гамма под углом дельта. Угол бета равен дельта, либо больше его, либо меньше. Пусть сперва бета будет больше, а дельта меньше. Предположим теперь, что глаз переместился в точку гамма, а наблюдаемый предмет в альфа, и луч снова от глаза отразился к предмету. Значит, теперь угол дельта больше, чем бета, но он был меньше, что нелепо.
— Следовательно, угол падения равен углу отражения, — закончил Гераклид, записывая.
Тут к ним подошел рыжебородый крепыш Гекатей, которого Архимед попросил быть распорядителем сегодняшнего показа опытов с зеркалами. Некоторое время Гекатей стоял неподвижно, ожидая, пока на него обратят внимание, потом заступил Архимеду дорогу и проговорил, с укоризной глядя на него:
— Скоро гости прибудут и государь, а ты еще не готов!
— Пожалуй, действительно пора уже пойти приодеться, — сказал Архимед Гераклиду, который начал собирать разложенные на скамейке листы.
— А я пойду проверю еще разок, все ли готово, — заторопился Гекатей и направился к мастерской, на ходу стряхивая что-то с нарядной хламиды.
Позади длинного одноэтажного здания мастерской помещалась парадная часть сада с несколькими беседками, большими солнечными часами и нарядным павильоном, где хранились модели Архимедовых машин. Павильон был построен по просьбе Гиерона: царь любил посещать его, развлекаясь чудесами механики. Четырехколонный портик павильона, на фризе которого красовалось рельефное изображение кузницы Гефеста, белел среди густой листвы окружавших его акаций.
Сейчас в саду хозяйничали дворцовые слуги. Перед широкими резными дверями павильона между колоннами был постелен ковер, на который водрузили драгоценное царское кресло, украшенное золотом и слоновой костью. Рядом с портиком на траве поставили накрытые дорогими тканями скамьи. Архимед прохаживался у входа, поджидая гостей. Гераклид, который томился от безделья и чувствовал себя неуютно, проскользнул в приоткрытую дверь павильона и оказался в знакомом просторном зале, где на полированных деревянных подставках стояли тщательно исполненные копии метательных машин и подъемников, механические игрушки, математические приборы, удивительной точности водяные часы. Часы были связаны с гидравлическим органом и каждый полдень играли несложную пастушескую мелодию. Большая часть стоящих здесь вещей была сделана Гекатеем. Глава мастерской не гнушался ремесленной работы и самые тонкие и сложные изделия делал сам.
За время отсутствия Гераклида здесь появилось немало новых моделей. Гераклид с удивлением разглядывал странное сооружение, похожее на журавля, составленного из пары коромысел. Когда нечаянно он задел игрушку, журавль поднял шею, вскинул клюв и замер в новой позе. Гераклид поразился свойству этой чуткой машины сохранять любое положение, в какое бы ни ставили ее звенья.
Гераклид догадался о прибытии царя по суете, которая началась у главного входа в павильон. Выйдя в сад через боковую дверь, Гераклид обошел здание и присоединился к гостям.
Он видел Гиерона впервые после своего приезда в Сиракузы. Худое бритое лицо царя было холеным, почти без морщин, но ввалившийся рот и заостренные линии скул выдавали возраст. Слуги помогли Гиерону сойти с носилок и сесть на пурпурную подушку кресла, возле которого стоял Архимед.
В саду уже было полно гостей — знатные горожане, придворные, приезжие из других стран. Ветер теребил листву, вздувая дорогие ткани накидок, гонял пыль по утоптанной площадке перед павильоном.
Гераклид присматривался к гостям. Вот Зоипп что-то оживленно рассказывает Андронадору, мужу старшей дочери царя — Дамараты. Тот с презрительной миной слушает его, выпятив темную бороду, в которую впадают стекающие по сторонам рта усы. Недалеко от них коротко постриженный, завитой красавец Аполлонид расположился рядом с Марком и еще несколькими римлянами. Марк заметил Гераклида и поднял в знак приветствия правую руку. Тут же стоит комендант сиракузской крепости Филодем, массивный, с крупными чертами лица, бритого в подражание Гиерону. А слева от него, совсем недалеко, Магон кивает острой бородкой, слушая большеголового приземистого старика, лысого, с широкой, как лопата, кудрявой бородой, спускающейся на грудь. Старик одет по-восточному: в синюю, украшенную золотыми звездами длинную тунику с рукавами. Несомненно, это вавилонский астролог, о котором говорил Магон.
Когда гости расселись, Архимед вышел на середину площадки и, обращаясь к Гиерону, заговорил сильным высоким голосом:
— Ты просил меня, государь, показать тебе, уважаемым гражданам и твоим иноземным гостям то необычайное и загадочное, что открывает нам наука. Я приготовил кое-что забавное и полезное, относящееся к катоптрике — науке об отражении света.
Но сперва я хочу предложить гостям один вопрос: есть ли способ увидеть то, что делается за этой стеной, не поднимаясь на нее и не разрушая? — Архимед показал на каменный забор, отделявший сад от улицы.
Гости молча переглянулись. Неожиданно мальчик лет двенадцати, одетый в белоснежный плащ, важно приблизился к ученому и, задрав голову, заявил:
— А я отгадал! Если Диномен поднимет меня на плечи, то я смогу заглянуть за стену, не поднимаясь на нее и не разрушая.
Гости одобрительно засмеялись.
— Гиероним правильно решил, — крикнул кто-то, — он выполнил все условия!
«Неужели это внук царя? — удивился Гераклид. — Как же он вырос!»
На площадку выбежал молодой атлет, подхватил юнца и подбросил вверх. Тот ловко прогнулся и приземлился на плечи воина. Он стоял уверенно, даже не балансируя руками, непринужденно, как на твердой земле.