1962 г.
ДЫМКОВО БЕССМЕРТИЕ
Счастье-то люди по-всякому понимают. Один берет бессмертную, скажем, свою душу, кладет ее на пачку трехпроцентных облигаций, накрывает сверху сберкнижкой, стягивает все это хозяйство резинкой, приставляет к нему волкодава поклыкастей — и комплект. Весь апогей и перигей тут. Другому опять апрельская зорька, журавлиный клич да непойманный пескарь спать не дают. Третий — картавого лепетка-щебетка не наслушается, чем ребячья теплая головка пахнет, не надышится. У четвертого — любовь…
Я не про такое счастье начал…
Проживает с недавних лет на центральной усадьбе нашего совхоза некто Ефрем Матвеич Тилигузов. В запенсионных годах уж… Одинокий. Путевки никакой не предъявил, подъемных не требовал. «Печник я», — и все тут. Ну, печник на целине — должность громкая… Дали ему сразу же квартирку — живет. Кладет в новых домах печи да плиты, без останову при этом громадную с крышкой трубу сосет да бессловесные какие-то песенки себе под нос мурлычет.
В конце первого месяца вызывает его прораб в контору.
— Сколько, — спрашивает, — сработали, Ефрем Матвеич?
Другой блокнотик бы там развернул или — невелика цифра — по памяти ответил, а этот вдоль окна по конторе ходить принялся. Ходит, свежие трубы на домах определяет и нараспев ведет:
— Дымок… другой… третий…
В двери даже выглянул, чтоб досчитать.
Отпроцедурил так-то и докладывает:
— Шесть дымков пишите… Шесть дымков над вашим Сибирем засмолил.
Сказал так и трубку набивать принялся.
Строителям, которые тут случились, и потешно немного, что он дымами перед прорабом отчитывается, и опять же уловили: со своей гордостью старичок, с загадкой. Поначалу на кисет все уставились. Не поступит ли, мол, оттуда какого разъяснения… Потом самого разглядывать принялись. Каждую морщинку на лице испытывают. А они умные высеклись, морщинки-то, приметные… Смешливая. Гневливая. Для задумчивого часа… Каждую определишь. По нужде пролегли, а не как у другого: от сна — всмятку, от верхоглядства — вразбежку. Стоит сивенький, присугорбленный, шоферской комбинезончик на нем, борода — на клинышек, усы — без затей, трубку свою расчмокивает. Табачинки стреляются. Добился настоящей затяжки, помохнатей да покудрявей папаху дыму выпустил, голицами тут же его разогнал — и на выход. И вот так в конце каждого месяца.
— Шесть дымков пишите… Шесть дымков над вашим Сибирем засмолил.
И сочинилось ему на эту его особинку милое такое прозвище — Дымок. Дымком стали звать. Хоть и позаглаза, а с почтеньем… Так он благополучно да нетревожно и до последней переписи населения дожил. Переписчиком по ихней улице Антошка Мандрыка угадал. Завклубом наш. Он, этот Антошка, до нашего совхоза и до своего завклубства в зенитных войсках служил. Видом боевой, грудь кочетком, ерш на голове, румяный, белозубый, голос старшинский… Пальцы по баяну пустит — ровно чертики вприсядку заскачут. Колеско-парень… Солдатского присловья этого принес — короб! Ко всякому случаю присказулька. Задумает в песенники какого призывника завлечь, тот отказывается: «Голосу нет». А он: «Сорока не присягала, да поет, волк не служил, да воет — какой же ты солдат будешь?!» Про себя особо любил подчеркнуть, что он, Антошка, на три метра в землю видит. Девчата его за это «геологом» прозвали. А впоследствии по совокупности — «Ветру брат». Напроказил он им, видимо…
Ну и вот, ходит, стало быть, эта военная косточка из дома в дом, перепись ведет. Вопросы задает круто, ответа требует, чтобы «четко, ясно и коротко», а ведь народ-то не все под его началом «действительную» служили.
— Верующий? — у Дымка спрашивает.
Тому бы уж без задержки отвечать: грешен, мол, или — «Никак нет!», а он закашлялся, слезы завытирал. «Геолог» кинул взгляд в передний угол — небольшой божок на полочке стоит. «Ясно», — думает. А что в божка шило было воткнуто и три пачки махорки рядом лежали — внимания не обратил.
Месяца через три приготовилась у него в клубе лекция с концертом. Сам же Антошка и лектор. Для неверующих объявление выкинул, верующим персональные приглашения разослал. В том числе и Дымку. Все как у добрых людей… Ну, собрались! Взошел Антон на трибуну, пальцы по-под ремнем просмыкнул и приступил. Бога, говорит, дикарь изобрел… Грозные силы природы его к этому принудили. Гром с молнией, ураганы, землетрясения. Робел он перед такими явлениями, не понимал их, в бессилье впадал. Рухнет эдак ничком на мамонтовую шкуру, уши заткнет — и черт те что ему в дикие неразвитые мозга заползает! После бедствия барана освежует, сожгет его в отблагодаренье, что живой остался, и опять злаки собирать. Или пещерных медведей бить… Кратенько ведь и излагал, а через двадцать минут ни на пророках, ни на апостолах живого места не оставил. Куда Савел, куда Павел… Под конец для оживления рассказал еще, как один зенитчик роту чертей огневой подготовкой замучил. Потом воды выпил и спрашивает: