Его прежние уроки заслужили такое уважение со стороны тех, которые удостоились чести брать их, что в скором времени он подучил множество приглашений. Пансионы в двух главных городах нашего округа предложили выгодные условия и считали за особенную честь иметь его в числе своих наставников. Мосьё де-Шалабр был занят с утра до-вечера: если бы он движимый чувством благородной гордости, не отказался навсегда от общества, то и тогда он не мог бы уделить ему свободной минуты. Его единственные визиты ограничивались моим отцом, который ждал их с детским нетерпением. Однажды, к моему особенному удивлению, он попросил позволения поговорить со мной на-едине. Несколько минут он стоял перед мной, не сказав ни слова и только повертывая и приглаживая шляпу.
– Вы имеете право на мою откровенность, вы – моя первая ученица. В будущий вторник я женюсь на мисс Сузанне Добсон – на этой доброй и почтенной девице, счастью которой я намерен посвятить всю мою жизнь, или, по крайней мере, ту часть моей жизни, которая останется свободною от моих занятий.
Сказав это, он пристально посмотрел на меня, ожидая, быть может, моих поздравлений, но я стояла перед ним пораженная изумлением. Я не могла постичь, каким образом могла пленить его Сузанна, эта бойкая, веселая, краснорукая, краснощекая Сузанна, которая в минуты стыдливости становилась красною, как свекла, которая ни слова не знала по-французски, которая считала французов (кроме джентльмена, стоявшего передо мной) за людей, питающихся одними лягушками, – за непримиримых врагов Англии! Впоследствии, я думала, что, быть может, это самое неведение составляло одну из её прелестей. Ни одно слово, ни один намек, ни выразительное молчание, ни взгляды сожаления, не могли напоминать мосьё де-Шалабру горькое минувшее, которое он, очевидно, старался забыть. Не было ни малейшего сомнения, что мосьё де-Шалабр приобретал в Сюзанне самую преданную и любящую жену. Она немного боялась его, всегда оказывала ему покорность и почтительность, – а эта дань, я полагаю, должна нравиться всякому мужу. Мадам Шалабр, после своей свадьбы, приняла мой визит с серьёзным, несколько грубоватым, но счастливым достоинством, которого я никогда не подозревала в Сузанне Добсон. Они занимали небольшой коттедж у самой опушки леса; при коттедже находился маленький садик; корова, свиньи и куры бродили в ближайшем кустарнике. Простая деревенская женщина помогала Сузанне присматривать за всем этим хозяйством; – мосьё де-Шалабр посвящал все минуты своего досуга садику и пчелам. Сузанна, с заметной гордостью, водила меня по чистым и уютным комнаткам.
– Это все сделал мусью (так она называла своего мужа). – Это все мусью устроил. – Мусью, вероятно, когда то был богатым человеком.
В небольшом кабинете мосьё де-Шалабра висел карандашный рисунок весьма неизящной работы. – Он привлек к себе мое внимание, и я остановилась посмотреть его. Он изображал высокое, узкое здание, с четырьмя башенками по углам, на подобие перечницы, и на первом плане какую-то сухую, тяжелую аллею.
– Неужели это замок Шалабр? спросила я.
– Не знаю, – никогда не спрашивала, отвечала m-me Шалабр. – Мусью не нравится, когда его расспрашивают. Эта картинка представляет какое-то место, которое он очень любит, потому что не позволяет стирать пыль с картинки, боясь, что я ее запачкаю.
Женитьба мосьё де-Шалабра не уменьшила числа визитов его моему отцу. До самой смерти батюшки, он постоянно старался доставлять больному развлечения. Но с той минуты, когда он объявил намерение жениться, с минуты его разрыва с отечеством, его беседа перестала дышать чувством откровенности и дружбы. Несмотря на то, я продолжала навещать его жену. Я не могла забыть юношеских дней, ни прогулок по клеверному полю до опушки леса, ни ежедневных букетов, ни уважения, которое добрая наша мама оказывала эмигранту, на тысячи маленьких услуг, которые он оказывал моей сестре и мне. Он сам хранил эти воспоминания в глубине своего молчаливого сердца. По этому, я всеми силами старалась сделаться подругой его жены, и она научилась смотреть на меня, как на подругу. В комнате больного отца я занималась приготовлением белья для ожидаемого малютки Шалабра, мать которого хотела (так говорила она) просить меня быть восприемницей, но её муж довольно сурово напомнил ей, что им следует искать куму между людьми одного с ними положения в обществе. Несмотря на то, в душе, я считала маленькую Сузанну моей крестницей, и дала себе клятву постоянно принимать в ней живое участие. Не прошло двух месяцев после смерти моего отца, как маленькой Сузанне Бог дал маленькую сестрицу, и человеческое сердце в мосьё де-Шалабре поработило его гордость, – новорожденной предназначалось носить имя своей бабушки-француженки, хотя Франция не могла найти места для отца и изгнала его. Эта маленькая дочь была названа Ами.