— Короче, умаялся я по полной программе, — закончил я свой рассказ. — Хуже всего, что эта дурында умудрилась действительно повредить ногу.
— Это как же так? — Митрич от удивления аж рот приоткрыл.
— А вот так, дядь Вася. Вот как знал, что табуретку надо иди выкинуть, или первой починить. Ножки подломились, ну и упала Лизавета вместе со стулом. Ума не приложу, как ее угораздило связки под коленом растянуть. Но что есть, то есть, теперь дня на три застряла, а то и на неделю.
— А фельдшерица чего?
— Вы о чем, дядь Вася? — не понял я.
— Чего Гринева-то говорит? Никак в сам деле сломала? — уточнил свой вопрос Митрич.
— Да не сломала, сказано: растянула, — объяснил товарищу завхоз. — Чего ты непонятливый какой.
— Да понял я, понял. А чего, настоечкой моей помазать, на барсучьем-то жиру, глядишь, к завтрему утру опять все пройдет, — хитро улыбнулся дядь Вася.
— Не в этот раз, Василий Дмитриевич. Оксана Игоревна диагноз подтвердила. Лежит Баринова в стационаре под ее присмотром.
— Кто лежит? — переспросил Борода.
— Лиза лежит, гостья моя, невеста бывшая.
— Ты мне вот чего скажи, Егор Александрович, — задумчиво прищурившись, начал Степан Григорьевич. — Вот невеста… была и вся вышла… как там получилось-то? Чего не поделили?
— Жизнь, получается, не поделили, — помолчав какое-то время, выдал я.
— Серьезное заявление, — хмыкнул Митрич.
— Какое есть, Василий Дмитриевич. А если серьезно, мужик он мужиком всегда должен оставаться, а не комнатной собачкой, которая по науськиванию хозяйки гавкает, на кого укажут, и ластится, к кому прикажут.
— Даже так, — Степан Григорьевич покачал головой. — Тут ты все верно сказал, Егор Александрыч. Мужик — он надёжа и опора. Бабе только дай волю, враз на шею сядет. Глаза ладошками своими шаловливыми прикроет и давай командовать вовсю.
— Я вот чего скажу, Григорич. Перво-наперво в семье уважение должно быть, — заявил Митрич. — Штоб, значит, и муж жену того, уважал, и жена мужа уважала. И прилюдно ни-ни… ни в жисть заругать там, или неуважительное слово сказать.
— Кому? — не понял завхоз.
— Так мужу жеж, кому еще? — удивился дядь Вася. — Ты, Егор Ляксандрыч, в корень зри.
— Не слушай ты его, Егор Александрыч, его Маша в ежовых рукавицах держит. А туда же, в корень зри, — хмыкнул завхоз.
— Ты помолчи, Григорич! И держит. Меня, ежели не держать, так я знаешь чего? — возмутился Митрич.
— И чего? Ну, чего? — подначил товарища Степан Григорьевич.
— А того! По бабам пойду! И пить начну! Маня, она все правильно делает со мной, может, оно по другому и нельзя. Куда я без Манечки своей? То-то же! — Митрич протяжно вздохнул, покрутил головой и продолжил. — Так вот слушай, чего скажу, Егор Ляксандрыч. Эта твоя, фифа столичная… верно ты мыслишь, не пара она тебя. Понагляделся я, понаслушался…. Бабу, ее воспитывать надобно. Твою так и вовсе пороть… глядишь ума наберется.
— Поздно пороть, Митрич, — хмыкнул завхоз. — Взрослая уже.
— И то верно. Батя, поди, и не порол ни разу? — утончил у меня дядь Вася.
— Вот этого не знаю. Думаю, нет. Бить детей оно вроде как нехорошо, с педагогической точки зрения, — пояснил я.
— Кто сказал? А, ну, вам учителям, оно, конечно, виднее. Но вот скажи мне, Григорич, тебя батя порол? — воззвал к другу Василий Дмитриевич.
— Порол, а как же, — подтвердил завхоз.
— Во-от! И меня порол. И что?
— Что? — не понял я.
— И что я по-твоему, Ляксандрыч, плохой человек есть?
— Хороший, Василий Дмитриевич, — заверил я.
— То-то же! А вот твоя… лахудра… дура дурой… Нет. Вот ты мне скажи, баба — она ведь что? — Митрич прищурился и поглядел на меня хитро.
— Может, кто?
— Может и кто, — согласился дядь Вася. — А я вот что тебе скажу, Егор: баба — она создание хитрое. Ей ведь как надобно? А?
— Как? — улыбнулся я.
— Что б по ейному завсегда было.
— Верно говоришь, Митрич, — согласно закивал завхоз.
— Так то и говорю. А твоя баба — молодая, дурная, не научил никто бабским-то премудростям. Пропадет она с таким-то норовом.
— Что ж за премудрости такие? — поинтересовался я, уже больно интересно вывернул разговор.
— А вот такие. Умная баба она мужиком как хошь вертит. Потому как секрет знает.
— Это какой-такой секрет?
— Какой?
Практически одновременно спросили мы со Степаном Григорьевичем.
— А такой! Умна баба, Ляксандрыч, она с мужика веревки вьет, потому подход правильный знает.
— Верно говоришь, Митрич, — согласился Борода. — Умная баба она ласкою берет. Вот фельдшерка новая — баба умная,
— Это да, — закивал Митрич, косясь в мою сторону.