— Тут глядеть в оба надо, не то уведут.
— Это точно, — подтвердил дядь Вася. — Только, думаю, не уведут.
— Это еще почему? — удивился Степан Григорьевич.
— Все потому — баба она умная, Оксана наша свет Игоревна. На правильного человека глаз положила, — хохотнул Митрич. — Ты, Ляксандрыч, не теряйся, не упусти счастья-то своего. А эту… выпроваживай обратно. Там ей самое место.
— И рад бы, Василий Дмитриевич, да никак не выпроваживается.
— Молодой ты, Егор Александрыч. Неопытный. Пожалел змею. А надо было сразу взашей гнать, — опечалился Степан Григорьевич.
— Ну, что уж теперь, — усмехнулся в ответ.
— Теперь только ждать и на глаза змеюке твоей не попадаться, -посоветовал Митрич
— Что ж мне, прятаться что ли? Нехорошо, Лиза на селе никого не знает, да и травма серьезная. Ни в магазин сходить, ни обед сварить, — поделился я своими печалью.
— За обед ты не беспокойся, — заверил Митрич — Я с Маней поговорю, чай, не обеднеем, куском хлеба поделимся. Ты, главное, работай спокойно, Ляксандрыч, детишек учи. Да вон махину вовремя сготовь.
— Какую махину? — не сообразил я.
— Лампочку Ильича, — напомнил дядь Вася.
— Сварганю, за это не переживайте, — усмехнулся, осознав, что за мужскими разговорами совсем забыл, зачем мы здесь сегодня собрались. Да и на душе, если честно, как-то оно легче стало. Словно камень скинул, выговорился.
— Ночевать куда определил, фифу свою? — внезапно поинтересовался Митрич.
— Так ключи от нового лома забрал у председателя. Туда и отправлю. Все лучше, чем у меня в одной комнатушке. Обустрою быт, чтобы все под рукой было. С утра проведаю и на работу. С обедом вот не знаю как…
— Сказал же, обед на себя возьму… Ежели чего, внук принесет… он все одно раньше со школы приходит, чем ты.
— Это да. Спасибо, Василий Дмитриевич, — поблагодарил соседа.
— Ты вот чего, Егор Александрыч… — заговорил молчавший до этого Степан Григорьевич. — Ты с фельдшеркой-то поосторожней. Хорошая девка-то…
— Хорошая, и спорить не буду, — опеши я. — Поосторожней-то к чему?:
— Побереги девку-то, наши бабы, ежели чего, кого хошь со свету сведут языками своими погаными. Уж не обидь докторшу, хорошая она. Светлая… прям как ручеек чистый… Это она с виду строгая да серьезная, а копни глубже тут-то все и вскроется…
— Что вскроется? — напрягся я.
— Душа, Егор Александрыч… душа чистая… водицу-то замутил кто-то, только-только посветлела. Не обидь, говорю. Папки с мамкой нету у нее, слыхал я. Сиротой осталась недавно, года с два как. Ни братьев, ни дядьев на защиту. Так что гляди у меня! — завхоз погрозил мне пальцем.
— Не обижу, — улыбнулся я.
От этой угрозы отчего-то на душе стало как-то тепло, что ли, легко. Будто с батей родным поговорил, которого отродясь не знал. Радостно стало на сердце, словно есть до меня, Егора-Саныча, на всем белом свете кому-то дело. О мыслях моих, о душевных переживаниях. Впервые за столько лет.
Глава 4
После разговора по душам я накатил с мужиками еще пару рюмок, оставил их обсуждать политику партии, пятидневку и культ личности, сам же перешел в другую часть мастерской. Последний вопрос, насчет культа, давненько занимал умы обоих друзей, если судить по репликам и началу разговора. Такое чувство, что разговор не прекращался, и начали его Митрич с Бородой давным-давно.
Разбирая подготовленные запчасти, я краем уха прислушивался к разговору, чтобы понять какие настроения бродят среди обычного гражданского населения.
— Нет, вот ты мне скажи, а, — горячился дядь Вася. — Вот придумали жеж «культ личности»! А вот товарищ Жуков заявил, что это не по заветам Маркса. Не по марксистски это. и как быть? Вот ежели нету такого этого самого понятия!
— Да что ты мне ваньку валяешь, — возмутился Степна Григорьевич. — Тыкаешь каким-то Жуковым. Он кто? Полководец? Нет! А других Жуковых я не знаю! Вот и не тыкай мне! Нету и нету этого твоего культа личности! Выдумали все, голову дурят, прихвостни капиталистические! — вещал Борода. — Ты слыхал, чего грузинские коммунисты на собрании в Москве сказали? А?
— И чего? Ну чего твои грузины сказали? — хмыкнул Василий Дмитриевич, разливая очередную порция огонь-воды.
— А того! Реабилитировать товарища Сталина и все тут! И правы они, вот я тебе чего скажу. Да! Пра-вы! — по слогам припечатал Борода. — Мы с товарищем Сталиным войну выиграли! А эти… — завхоз махнул рукой. — Я-что ни на есть сталинист и все тут. И пусть в меня плюнут, ежели откажусь! Вот так вот-то! — припечатал фронтовик.
— Дык, а я тебе чего? — изумился Митрич. — Вот ты вечно, не дослушаешь, не разберешься, а гнешь свою линию! Я ж тебе, старому тетереву, чего твержу. Товарищ Жуков с товарищами историками в самой «Правде» написал, так, мол, и так, дорогие товарищи. Несостоятельны эти ваши заблуждения насчет сталинизма. Возьмите свои слова обратно, а не то… — Митрич от души прихлопнул по столу ладонью. Стаканы звякнули, мужики замолчали, сурово глядя на нарушителей душевного спокойствия. — А не то всем покажем кузькину мать., — закончил дядь Вася.