Она покачала головой, затем переключила свое внимание на Вандиена.
— Я угощу тебя пивом, — предложила она.
Он удивил ее, покачав головой.
— Нет. Давай просто сделаем наши дела и двинемся дальше. У меня нет желания исследовать этот город или проводить здесь какое-либо время.
Дверца кабины открылась.
— Но я хочу! — запротестовал Козел. — Я хочу осмотреться, прежде чем мы двинемся дальше. Я хочу…
— Нет, — голос Вандиена был ровным. Козел мгновение свирепо смотрел на него, затем повернулся к Ки.
— Я могу, по крайней мере, прогуляться с тобой, пока ты делаешь свои дела. Нам нужно больше меда, и я хочу…
— Я прогуляюсь с Ки, пока она делает свои дела. Ты останешься здесь и присмотришь за фургоном. Я не хочу, чтобы ты покидал его, и я не хочу, чтобы ты с кем-нибудь разговаривал. У некоторых трактирных девушек есть отцы, Козел, братья или возлюбленные. Попробуй свои трюки здесь, и тебе повезет, если ты почувствуешь только мой кулак. Мы понимаем друг друга?
Козел возмущенно уставился на него, а затем хлопнул дверью. Ки хранила молчание на протяжении всего их разговора. Теперь она обеспокоенно спросила Вандиена:
— Как ты думаешь, безопасно ли оставлять его одного?
— Ему будет намного безопаснее одному, чем если мне придется остаться здесь с ним, — мрачно пообещал ей Вандиен. Потом он ухмыльнулся ей, внезапно и обезоруживающе, но в его улыбке была какая-то грань, которой она никогда раньше не видела, и она никак не избавляла от угрозы в сторону Козла. Она взяла его за руку и повела прочь от фургона, чувствуя напряжение, охватившее его. Ки вздохнула и пожалела, что не может избавиться от образа обезумевшей Уиллоу, сердито смотрящей вслед фургону.
Сначала они купили чай и маленький глиняный горшочек с медом, запечатанный желтым воском. Ки пыталась заинтересовать его изделиями из кожи в маленьком магазине с открытой дверью, но обычно общительный Вандиен был отстранен. Он был очарователен, как всегда, и кожевница охотно показывала ему свои изделия, но в его манерах чего-то не хватало. Тепла, подумала Ки, и заботы. Обычно он мог заставить любого, с кем разговаривал, почувствовать себя самым очаровательным человеком, которого Вандиен когда-либо встречал. Сегодня он был рассеян, как будто слушал что-то другое.
— Нет, нет, я доволен тем, что у меня есть, — объяснил он, проводя рукой по потертым ножнам своей рапиры. — Они старые, но рапира легко извлекается, и она в безопасности. Что-нибудь более причудливое только привлечет внимание. — Он посмотрел на кожевницу так, словно видел ее впервые. — Такая прекрасная работа, как у тебя, для простого путешественника вроде меня? Это только заставило бы брурджанских гвардейцев думать, что у меня есть что-то большее, чем на самом деле. Но я благодарю тебя за то, что показала нам свой товар.
Кожевница отнеслась к нему с теплотой.
— Брурджанцы герцога, похоже, в наши дни так думают о каждом, кого встречают, — призналась им она. — В последнее время они так просеивают путешественников. Ходят слухи о шпионе мятежников, путешествующем к герцогине. Говорят, что он знает о войсках герцога, а также о силе и укреплениях самого Мастерхолда. Брурджанец, который первым вцепится в него когтями, будет щедро вознагражден семью черными кобылами и белым жеребцом из собственных конюшен герцога.
— Тем больше причин для нас оставаться незаметными, — вставила Ки. Вандиен вернулся на улицу и наблюдал за движением. На его лице было затравленное выражение. Он был прав, решила Ки. Нужно быстро закончить все дела и уходить.
Она поблагодарила девушку, и они направились к кузнецу, где у него нашлись травы, которые, если натереть ими потные шкуры лошадей, избавят их от самых страшных блох и клещей. У него также была паста от глистов, которая, как он заверил, была необходима в этой части света в качестве ежемесячного тонизирующего средства. Вандиен скучающе стоял, слушая кузнеца, и даже не присоединился к торгу о снижении цены, которую она считала справедливой. Ее руки были заняты, когда они выходили из сарая кузницы, и Вандиен нес чай и мед, так что она не могла взять его за руку, как ей хотелось.
— Уверен, что не хочешь на скорую руку пива? — снова предложила она, когда они подошли к фургону.
— Ну… нет. Нет, давай отправимся в Виллену. Козел! Открой дверцу кабины, у меня руки заняты. Козел!
Никакого ответа. Фургон не шелохнулся. Лошади переминались в упряжи, пока Вандиен ждал. Затем он повернулся, сунул свои покупки в руки Ки и рывком открыл дверь сам.
— Козел! — взревел он, когда дверь открылась. Ответа не последовало, и взгляд, который он бросил на Ки, был непроницаем. — Он ушел, — сказал он ей и спрыгнул с подножки фургона. Она с трудом поднялась по ступенькам, чтобы свалить покупки на кровать. Выйдя из фургона, она увидела Вандиена, выходящего из гостиницы.
— Не там, — коротко сказал он. Они молча смотрели друг на друга.
— Хочешь, я проверю другие лавки поблизости? — предложила Ки, но Вандиен покачал головой, и выражение его лица внезапно стало свирепым.
— Ты знаешь, куда он ушел, не хуже меня. Чертов Козел, ничего не может оставить в покое. Это и так было достаточно плохо, а теперь возвращаться к этому, снова видеть ее лицо.
Он двигался, продолжая говорить, вкладывая удила в рты лошадей, отставляя в сторону ведра с водой, оставленные для них конюхом.
— Тогда позволь мне просто заплатить трактирщику, — предложила Ки.
Он держал поводья, когда она вышла, и на этот раз она ничего не сказала о том, как он правит лошадьми. Серые почувствовали, как он натянул поводья, потому что они ловко сошли с дистанции, и Сигурд, в кои-то веки, не стал пробовать с ним никаких трюков. Они возвращались, тени огромных деревьев мелькали на спинах серых и меняли их на серебристые, белые и почти черные по мере того, как менялся свет.
Он повернул фургон на пыльный двор гостиницы “Две утки” и, остановив упряжку, затормозил и спрыгнул с сиденья. Ки последовала за ним, надеясь, что они найдут Козла, надеясь, что они не найдут его с Уиллоу, отчаянно надеясь, что ничего не случится, но чувствуя, так же инстинктивно, как и Вандиен весь день, что что-то уже произошло, что все, что осталось, — это попытаться спасти то, что осталось.
Тишина во дворе гостиницы была обманчивой. Ки и Вандиен шагнули в сон, стоя неподвижно, как в пьесе, ожидающей зрителей. Гости постоялого двора стояли в кругу с белыми лицами вокруг группы из трех человек. Уиллоу сидела за покрытым пятнами деревянным столом, обхватив лицо руками, ее блестящие волосы отливали медью на фоне матовой поверхности стола, в то время как Козел с застывшей маской страха отчаянно дергал ее за рукав, умоляя:
— Уиллоу, заставь его остановиться! Скажи ему, что ты этого хотела!
Человеком с обнаженным клинком, должно быть, был Келлич. Ки узнала бы его где угодно. Вот кого любила Уиллоу, и это было справедливо. Этот мужчина в просторной рубашке из алого шелка и черных брюках, аккуратно заправленных в блестящие черные ботинки. Этот человек, стройный, как его клинок, и такой же гибкий, с лицом, которому мог бы позавидовать идол, идеально подходящим к глазам, которые были темнее лазури августовского неба. Но Уиллоу не могла бы понравиться боль и гнев в этих глазах, унижение, от которого его загорелая кожа болезненно побледнела.
— Иди навстречу своей смерти, щенок! — пригласил Келлич Козла.
— Нет! — взвыл Козел и снова шагнул под прикрытие тела Уиллоу, когда Келлич обошел стол. — Уиллоу! Заставь его прекратить это! Ты хотела быть со мной, ты знаешь, что хотела! Я чувствовал это, ты хотела меня. Скажи ему! Скажи ему, чтобы он отпустил нас!
Уиллоу внезапно подняла голову. В ее лице не осталось ничего от юности. Безнадежность и ненависть смешались, придав ее зелено-голубым глазам почти нечеловеческий вид. Она смерила Козла убийственным взглядом.
— Я хотела то, что ты у меня украл! — ее голос был низким, хриплым, но отчетливо слышымым. — Поэтому я представила в своем воображении то, что ты хотел увидеть. Неужели ты думал, что я не знаю, как это сделать, ты, кто так много знает обо мне? Когда ты украл у меня всю мою жизнь, превратил мои воспоминания в посмешище, разве ты не задумывался о том, что я могу ненавидеть тебя за это, но знаю, как скрыть эту ненависть?