— Не расстраивайся так сильно, приятель. Через сто лет это ни для кого не будет иметь ни малейшего значения. Вот. Попробуй это вино к выпечке; я нахожу, что оно создает идеальный контраст. — герцог наливал из другой бутылки в новые бокалы.
Вандиен лениво наблюдал за ним. Он не мог придумать, что сказать существенного. День внезапно настиг его. Его отравленная рука болела, опустошая его, и каждый другой мускул в его теле протестовал против его предыдущих усилий. Даже сидя, он чувствовал боль в бедре. Горячая ванна, за которой последовал обильный ужин, никак не повысили его бдительности. Фальшивая энергия Противозлобника заставила его превзойти самого себя. Даже в голове у него помутилось. Ни малейшего значения через сто лет. Так сказал герцог. И, вероятно, это правда. Что останется от него через сто лет? Ни один ребенок не носил бы его имени. Его тело давно ушло бы в чернозем. Возможно, его меч; ему уже было больше ста лет. Где бы он мог быть? Висеть в темном углу Главной крепости герцога? Или, может быть, навален с кучей подержанного оружия на столе на каком-нибудь лаверанском рынке? И что бы тогда значила честь рапиры или его собственная? Что это когда-либо значило для него на самом деле? Он попытался вспомнить время, когда благородство давало ему преимущество в драке. Он рассеянно потягивал вино, которое герцог поставил перед ним.
— Какая польза от чести?
— Вообще никакой, — ответил герцог.
Вандиен вздрогнул, с удивлением обнаружив, что произнес свой вопрос вслух.
— Должна быть, — настаивал он, но не мог придумать никаких аргументов в поддержку этого. Менее благородный человек позволил бы Келличу убить Козла. Немного меньше чести сохранило бы Ки жизнь.
— Честь вообще бесполезна, — говорил герцог. — На самом деле, это препятствие. Сегодня, например. Сохрани свою честь, и я убью тебя. Или откажись от нее, получи пощечину и живи дальше в качестве моего слуги. Ты можешь спросить моих брурджанцев; я щедрый человек по отношению к тем, кто на меня работает.
— Я не знаю, — сказал Вандиен, но он отвечал не герцогу, а самому себе.
— Тебе не обязательно решать прямо сейчас, — сказал ему герцог. — Даже в середине боя ты можешь передумать. — Мужчина встал, жестом показывая Халикире, чтобы та принесла его оружие. Это был прекрасный клинок. В другой раз у Вандиена руки бы чесались осмотреть его. Его изогнутая рукоять блестела от множества вставленных в нее крошечных сверкающих камней. Настоящий фехтовальщик пренебрег бы ими, чтобы другие не сказали, что он использовал их, чтобы отвлечь своих противников. Но, опять же, это была мысль человека, заботящегося о своей чести. Герцог презирал честь. А у Вандиена ее не осталось. Он не смог подавить восстание, убившее Ки. Он умрет от меча герцога, и все это будет напрасно.
— Я сражался весь день. Я получил удар мечом по бедру. Я принял горячую ванну, плотно поел и выпил вина, и я сидел неподвижно достаточно долго, чтобы окоченеть. Вы назовете это честным поединком?
— Честность подобна чести. Не имеет реальной ценности. Но потрать минуту-другую, чтобы размяться, если нужно.
Вандиен молчал, вытаскивая рапиру и тщетно пытаясь размять мышцы. На ощупь они напоминали высохшие скрученные полоски кожи. При первом же пробном выпаде он почувствовал, как открылась рана на бедре. Кровь, просачиваясь сквозь бинты, казалась такой горячей, что могла обжечь. Ирония судьбы, когда его рука с мечом казалась такой холодной. Он знал, что сжимает рукоять своей рапиры, но на самом деле не чувствовал своих пальцев. Он взглянул туда, где разминался герцог. Он смотрел мгновение, затем внезапно увидел. Модная рубашка с кружевами на воротнике и манжетах была камуфляжем для кольчуги. Какой бы легкой и изящной она ни была, он все еще мог видеть ее предательские очертания, когда герцог сделал выпад. Скудные шансы Вандиена внезапно уменьшились.
Лучше бы он вообще ничего не ел. Все его тело налилось тяжестью, а в голове помутилось. Он попытался обдумать варианты. Казалось, их было не так уж много. Он мог сразиться с герцогом и умереть от его меча. Он мог принять предложение герцога о должности учителя фехтования, получить удар по лицу и умереть от яда. Он мог отказаться сражаться с герцогом… и герцог, человек без чести, все равно убил бы его. Смешно. Казалось, что все это закончится с его смертью. Что ж, если все, что он мог сделать, это умереть, он умрет достойно. Интересно, как высоко на горле герцога доходила его кольчуга? Вероятно, хороший кожаный ошейник под кружевным. Халикира наблюдала за ним непроницаемыми темными глазами. Брурджанцы. Что бы еще о них ни говорили, они умирали достойно. Он ухмыльнулся ей, небрежно отсалютовав клинком. Ее черные губы слегка изогнулись в подобии брурджанской оскаленной улыбки. И на Вандиена снизошло вдохновение.