Удача колес (Колеса удачи)

Некоторое время спустя кто-то еще купил другого быка, и было еще позже, когда Халикира снова села рядом с ним. Он был немного удивлен, обнаружив, что ее не было. Он как раз пытался выучить новую песню, что усложнялось тем фактом, что все это было на брурджанском, и он не был уверен, о чем поет. У нее был лист, покрытый уродливой смолистой субстанцией, и она хотела, чтобы он его съел. Он несколько раз объяснил ей, под громкий смех остальных за столом, что никогда не ел ничего такого особенного коричневого цвета. Кто-то предложил поставить быка против меча герцога, что он не сможет удержать его, если съест. Вандиен выиграл пари и получил рог с кровью быка. Казалось, гораздо позже он обменял меч герцога на другого быка, а еще позже раскачивающийся Кориоко убедил его, что оставлять метку труса на своем теле — плохая примета. Кориоко крикнул, чтобы к нему привели последнего друга, и когда тот прибыл, он нагрел змеиное лезвие над свечами на столе. Вандиен охотно положил свою потемневшую руку на стол и сидел неподвижно, пока обжигающее лезвие касалось раны Келлича. Он почувствовал запах паленой плоти, а затем далекая боль пронзила его руку. Прежде чем он успел отреагировать на это, Кориоко убрал лезвие и воскликнул от удовольствия, увидев, каким четким будет шрам от зазубренного лезвия. Все присоединились к поздравлениям с новым шрамом, и хозяин Кровавого зала подарил быка к столу в редком проявлении братства брурджанцев.

Он не был уверен, когда и зачем они вышли на улицу. Еще не рассвело, но улицы были залиты странным светом. Халикира опиралась на него, и он отважно пытался поддержать ее.

— Кеклокито. Черное или белое? — спросил кто-то.

— Бери белых. Черные не будут сражаться с копейщиком, — прошипела Халикира.

— Белый, — ответил Вандиен.

Кто-то подставил ему ногу, и когда он сдвинул шлем с глаз, то оказался верхом на большом белом коне, загнанном в ловушку черно-серебряной сбруей герцога. Было странно находиться так высоко, но приятно.

— Все кажется хорошим, — сказал он Халикире.

— Так всегда бывает, — ответила она, — после Великого Убийства. Скачи хорошо, и пусть твои клыки почаще ощущают вкус крови.

Он не смог придумать, что на это ответить, и когда он поднял руку и наклонился вперед, чтобы заговорить с ней, лошадь истолковала это как сигнал. Он галопом покинул Текум, заметив мимоходом, что половина города объята пламенем. Это казалось странным способом завершить фестиваль, но, с другой стороны, он никогда по-настоящему не понимал, что они вообще празднуют.

Он попытался вспомнить, куда ему следовало направиться. Дом. Вот и все. Это было прекрасно. Пришло время нанести визит домой. Когда перед ним забрезжил рассвет, он понял, что лошадь замедлила ход и перешла на рысь. Он перевел ее на шаг, поднял глаза к восходу. Внезапно ему на ум пришла Ки, а затем воспоминание о том, что он умирает. У него были считанные минуты для своего горя. Физическая боль поразила его первой, выбив из седла еще до того, как его скрутила первая судорога. Когда приступ, наконец, прошел, его зрение казалось необычайно ясным. Его тело подарило ему последний момент неподвижности, последний проблеск восхода солнца, пробивающегося над зелеными холмами отцовской крепости. Великий холод разлился внутри него. “Я вернулся домой, отец”, — сказал он тому, кто ждал его, и провалился в темноту.