— Работает хорошо, — заметил Вандиен Ки. — Я понимаю, почему ты использовала это раньше. Возможно, им нужно еще немного пробежаться, прежде чем они дадут нам хоть какой-то покой.
— Нет! — Уиллоу отчаянно вцепилась в повозку. — Пожалуйста! — добавила она уже другим тоном, глядя на застывшее лицо Ки. — Я… Я больше не буду драться с ним… если он не начнет первым!
Ки перевела взгляд на Козла, который все еще сидел на дороге. Он медленно поднялся на ноги, потирая ягодицы.
— Я оставлю ее в покое, — неохотно пообещал он. Уиллоу уже забиралась в боковую дверь фургона. Когда Козел забрался на сиденье, он пробормотал: — Не то чтобы я вообще что-то делал. Я просто сидел здесь, когда она набросилась на меня.
— Лжец! — прошипела Уиллоу из кабины. — Ты проник в мои сны…
— Заткнись! — взревел Вандиен голосом, настолько непохожим на его обычный тон, что Сигурд дернулся в упряжи вбок, а Ки отпрянула от взрыва у своего уха. Она уставилась на него в изумлении. — А теперь, — хрипло продолжил он, — я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас говорил друг другу хоть слово до конца дня. Или друг о друге, — добавил он, когда Козел открыл рот, чтобы заговорить.
Козел закрыл рот. Мгновение спустя он открыл его, чтобы пожаловаться:
— Но это будет скучно!
Ки тронула упряжку, и Козел, покачнувшись, уселся на свое сиденье.
— Мирно — это то слово, которое ты ищешь, — проинформировала она его. — Скучно — это идти за фургоном в лошадиной пыли.
Он замолчал, но его желтые глаза наполнились слезами упрека. Повозка покатила дальше, тишина, которую она несла, становилась гуще и жестче с каждым шагом лошадей. Ки, слыша приглушенные рыдания Уиллоу в кабинке, могла представить, как она прислонилась к дощатой стене, прислушиваясь, чтобы убедиться, что о ней не скажут ничего плохого. Ки украдкой взглянула на Вандиена, увидела, что в его темных глазах отражается ее собственная неловкость. Щенки, подумала она. Одна выйдет замуж, другой пойдет в ученики, но, в конце концов, не более чем щенки. Она не могла этого вынести.
— Вандиен, — рискнула она нарушить удушающую тишину. — Чем закончилась эта история?
— Что? — спросил он в замешательстве.
— Горшочек варенья и птица жизни. Ты начал рассказывать ее мне в гостинице той ночью и так и не закончил.
Легкая улыбка тронула его губы, когда он вспомнил, что прервало рассказ.
— Я не помню, где я остановился.
— Я тоже. — Ки не смотрела на него. — Просто начни сначала.
— Очень хорошо, — Вандиен кивнул, внезапно поняв ее намерения. Потянувшись к своему горлу, он снял с шеи петлю из потертого зеленого шнурка. Он надел его на пальцы, готовясь по ходу речи сплетать историю-символы своего народа. — Он почти износился, — тихо сказал он.
Ки отвела взгляд от дороги, чтобы посмотреть на тонкую нить.
— Думаю, тебе придется еще раз съездить домой за новой, — осторожно предположила она. Из своих нечастых поездок навестить семью он всегда возвращался с новым сюжетом. И все же из всех историй, которые он рассказывал Ки, очень немногие были о его народе или о том, что он делал, когда приезжал домой.
Вандиен молчал, наматывая тонкую бечевку на пальцы. Его руки двигались, накручивая и закручивая нить в знакомые символы своего имени. Он посмотрел на сделанные им две паутины, по одной на каждой руке, соединенные между собой. Он внезапно вздохнул.
— Нет, — внезапно решил он. — Я думаю, мне лучше просто найти что-нибудь другое для использования. Правда, трудно найти подходящую бечевку. Она должна быть жесткой, но гибкой и немного эластичной. Она не может быть слишком толстой…
— А как насчет горшочка с вареньем и птицы жизни? — внезапно перебил Козел.
Вандиен освободил руку от бечевки, пригладив усы, чтобы скрыть улыбку. Ки знала, что внимание мальчика ему приятно. “Почти лучше, чем монеты, — однажды сказал ей Вандиен, — это когда ты рассказываешь историю, и никто даже не чихает”.
— Горшочек с вареньем и птица жизни. — Вандиен официально объявил историю. Нитка приподнялась, сделала петлю и упала на его пальцы в замысловатую звезду — начало истории. — Жил-был богатый фермер, у которого на многих акрах прекрасной земли на берегу коричневой реки росли посевы. Пока он был жив и здоров, вся его семья жила очень богато, но однажды фермер почувствовал, что пришло его время умирать. Так он призвал к себе всех своих сыновей и дочерей, и их было столько, сколько пурпурно-белой репы в хорошем саду, ибо этот фермер энергично пахал и сеял все свои годы.
Позади них дверь кают-компании приоткрылась. Уиллоу, очень розовая по сравнению со своими разноцветнымих глазами, выглянула наружу.