– Бедненький Жакоб, – изумилась она, – кто тебя обидел? У тебя слезы на глазах!
– Ах, сударыня, – ответил я, бросившись перед ней на колени, – ах, добрая моя госпожа! Через двадцать четыре часа бедного Жакоба упрячут за решетку!
– За решетку? – переспросила она. – Ты сделал что-нибудь дурное?
– Какое там! Совсем наоборот! – воскликнул я. – Меня накажут именно за то, что я не хочу поступить дурно. Вы велели мне не ронять чести вашего дома, ведь правда, сударыня? Да где же мне набраться чести, коли здесь запрещают ее беречь! Барин не велит мне и мечтать о чести. Что ж это за скверный город, сударыня, где честных людей сажают в тюрьму, а бесчестных поселяют в нарядных особняках! Тем, кто женится на бариновых горничных, дают золото, а возьми за себя приличную девушку – насидишься под замком. Наш барин задумал, не в обиду будь вам сказано, обвенчать меня со своей горничной.
– Постой, постой, говори яснее, – сказала барыня, кусая губы, чтобы не рассмеяться. – Я ничего не поняла. Какая такая горничная? Разве У моего мужа есть горничная?
– А как же сударыня, конечно есть, – сказал я, – ваша девушка, мадемуазель Женевьева. Она облюбовала меня, и мне приказано жениться на ней.
– Но послушай, Жакоб, – прервала меня госпожа, – об этом ты должен спросить свое сердце.
– Да я уж спрашивал свое сердце, – ответил я, – и мы оба решили, что даже слышать о ней не хотим.
– Однако не забывай, что ты и вправду разбогатеешь; мой муж не оставит тебя своими щедротами, я его знаю!
– Все так, сударыня, – возразил я, – но посудите сами, сделайте милость, каково иметь детей лгунишек: как скажут мне «отец», так и соврут. Приятного мало! А женись я на Женевьеве, так, пожалуй, все такими окажутся; да я же им и кормилиц нанимай! Ах, сударыня, я в отчаянии. Сроду не любил кукушкиных птенцов, и вот мне дали только двадцать четыре часа сроку, а потом я должен сказать, что согласен обзавестить полдюжиной таких приблудышей. Защитите, сударыня! Пожалейте меня, несчастного, не допустите, чтобы меня засадили в тюрьму. Уж лучше мне совсем сбежать отсюда подальше.
– Нет, нет, запрещаю тебе убегать, – сказала госпожа; – я поговорю с мужем; положись на меня, ничего не бойся. Иди к молодому барину и будь покоен.
Сказав это, она снова занялась чтением, а я пошел к своему барчонку, он как раз прихворнул.
По дороге мне пришлось пройти мимо комнаты Женевьевы; дверь была полуоткрыта, девушка меня караулила, сидя в кресле и заливаясь слезами:
– А, вот ты наконец, неблагодарный! – вскричала она, увидев меня. – Обманщик! Мало того, что отказываешься от свадьбы, так еще оговариваешь и срамишь меня!
При этом она схватила меня за рукав и крепко держала.
– Отвечай, – добавила она, – за что ты ославил меня нечестной девушкой?
– Боже ты мой, мадемуазель Женевьева, дайте же с мыслями собраться! Не в том дело, что вы нечестная, а только смущает меня шкатулка с золотом и все эти финтифлюшки. Если бы не барские подарки, вы были бы еще честнее. Мне как-то больше по душе ваша прежняя честность. Но хватит об этом говорить, не будем ссориться, – продолжал я не без коварства. – Вы сами виноваты: зачем не рассказали мне обо всем чистосердечно? Нет на свете ничего лучше искренности, а вы зачем-то скрытничали. Почему было не покаяться в своем грешке? Я бы не стал придираться, а главное, знал бы, что к чему. Если девица споткнулась, она должна быть хоть благодарна за снисходительное отношение. А вы что? Думали обвести меня вокруг пальца, заговорить зубы, оплести россказнями. А я человек добродушный, доверчивый; так ли следовало со мной поступать? Сказали бы прямо: «Знаешь, Жакоб, не хочу продавать тебе кота в мешке; так что имей в виду: барин за мной бегал. Я хотела ускользнуть, но он кинул мне под ноги золото, наряды, целый дом с полной обстановкой; я споткнулась, остановилась, стала подбирать золото, наряды, а там соблазнилась и домиком. Хочешь получить теперь свою долю?» Вот как говорят честные девушки; скажите мне сейчас все это, и вы узнаете мое решенье.
Женевьева в ответ зарыдала еще горше; целые потоки слез хлынули из ее глаз, она изо всех сил сжимала мои руки, но не могла выговорить ни слева; правда застревала у нее в горле.
Но я так утешал ее и так настойчиво уговаривал во всем сознаться, что она наконец сдалась.
– Можно ли довериться тебе? – прошептала она.
– Неужели вы сомневаетесь? Да ну же, мадемуазель, смелее! – подбадривал я ее.
– Увы, – вздохнула она, – я это сделала только из любви к тебе; в тебе вся причина.