Алиса рассмеялась раскатистым грубым смехом:
— Девочка моя, ваше письмо уже поступило на хранение на почту Дяди Сэма. Конечно, вы можете попытаться прорубить себе тропу через джунгли американской бюрократии и заполнить пятьдесят формуляров, каждый из которых состоит из пяти частей. Но даже если вы это сделаете, я не уверена, что вам удастся заполучить письмо обратно. А для чего оно вам понадобилось? Слишком забористое?
— Да нет же! — Гизела не скрывала, что слова Алисы ее раздражают.
— Что же тогда?
— Я приписала к нему постскриптум и теперь в этом раскаиваюсь. То, что в Америке называется «напрасный труд».
— То есть пытались попасть пальцем в небо?
Они в это время подошли к входу в главное здание школы. Алиса, повернув ручку, толкнула дверь.
— Странно. Двери заперты.
Гизела надавила кнопку звонка. Так они и стояли под дождем, трясясь от холода. Дневной свет медленно угасал, постепенно вокруг них сгущалась мгла.
— Черт подери! — воскликнула в сердцах Алиса. — Пойдемте через черный ход, он всегда открыт.
Гизела согласилась, хотя и подозревала, что миссис Лайтфут не по душе такие вольности.
Они побрели по тропе, обегающей дом, подставляя свои непокрытые головы резким порывам ветра. Руки без перчаток мерзнут, и они сунули их в карманы. Окна гостиной были темными, но, когда они завернули за угол дома, то увидели, как весело горит свет во всех окнах кухни, пробиваясь через сумеречную мглу. Алиса открыла дверь. Гизела вошла вслед за ней.
В этом старинном деревенском доме кухня занимала много места, значительно больше, чем гостиная в средней нью-йоркской квартире. Такие кухни строились в те далекие годы, когда повсюду предлагали свои услуги множество поваров, зарплату им платили небольшую, и никого, по сути дела, не беспокоил вопрос, сколько же стоит приготовление пищи. Современное оборудование — белая эмалированная печь, мойка из нержавеющей стали, электрический холодильник, — было как-то не к месту в этой просторной комнате с длинным рядом окон со шторами и паркетным полом, который мыли и натирали ежедневно.
Кухарка стояла у мойки и промывала очищенные листья бельгийской капусты. Из духовки тянуло ароматом поджаривающихся каштанов, которые предстояло обернуть капустными листьями. Стол, стоявший в центре, был завален букетами цветов и пучками собранных листьев, — хризантемы, астры, листья дуба и сумахи. Фостина аккуратно складывала их, аранжируя, в большую вазу штейбенского стекла, — это была обычная обязанность младших преподавателей в школе Бреретон. Она была одета для прогулки, — в наглухо застегнутом пальто голубого цвета и в коричневой фетровой шляпке.
Выдержав небольшую паузу, Алиса спросила:
— Вы только что со двора?
— Да, — Фостина Крайль посмотрела на нее с нескрываемым удивлением.
В это время отворилась дверь, выходящая на черную лестницу. В кухню вошла Арлина. В одной руке она несла небольшой чайный поднос.
— Последние полчаса я провела в саду, — сказала Фостина, но с гораздо большим жаром, чем требуется при ответе на такой пустяковый вопрос. — А почему вы спрашиваете меня об этом?
— Просто так… — Одна бровь Алисы изогнулась кверху, а уголок рта задрожал, — верный признак испытываемого недоверия и презрения.
— Мне показалось, что я видела ваше лицо в окне наверху, когда мы с Гизелой шли по дорожке к дому.
Вдруг раздался звон разбитого вдребезги стекла и фарфора. Это из рук Арлины выскользнул поднос. Кухарка в сердцах заорала:
— Разве так трудно следить за тем, что делаешь, Арлина? Разбились еще две чашки. Когда я была девчонкой, то нас специально обучали, как нужно обращаться с китайским фарфором. Ну а вы, молодежь, теперь просто неуклюжи. В чем дело? Опять отвлекает любовь?
Арлина молчала, уставившись на Фостину испуганными глазами.
— Возьми мусорную корзину и веник и убери весь этот ералаш! — решительно сказала кухарка. — Я попрошу миссис Лайтфут вычесть из твоего жалованья стоимость разбитой посуды.
— Позвольте мне заплатить за нее! — вмешалась в разговор Фостина. — В конце концов, это я ее напугала.
Алиса наблюдала за сценой, не скрывая своего живого интереса. Теперь наступил черед вмешаться ей:
— Не глупите, Фостина! Вы ведь ничего такого не сделали! Не так ли, Гизела? — сказала она, повернувшись к своей спутнице.
— Конечно, нет, — неохотно согласилась Гизела. — По крайней мере я лично ничего не заметила.
Такой ответ, вероятно, не понравился Алисе и озадачил ее. Но она больше не произнесла ни единого слова и молчала до тех пор, пока они с Гизелой не оказались наедине в столовой, соединяющей холл с кухней.
— Вы отдаете себе отчет в том, что родители уже забрали из школы пять девочек после начала учебного года?
— Нет. Насколько мне известно, уехали трое, но я не предполагала, что их число значительно больше.
— А две из них уехали отсюда весьма поспешно. — Гизела, повернув голову, внимательно посмотрела на Алису. Свет, вырвавшийся из открытой двери в холле, осветил, словно огнями рампы, ее лицо, блестящие глаза, насмешливые ярко-красные губы, которые расплылись в издевательской, дерзкой улыбке.
— Я хочу кое-что вам сказать, Гизела фон Гогенемс. Если только вы написали своему психиатру что-нибудь о Фостине Крайль, то вам придется сильно пожалеть об этом!
Глава третья
Вино и гнусный яд, а с кровью молоко —
Смешалось все…
Весь следующий день Гизеле было не по себе, и ее душевное состояние объяснялось тем немногим, что она знала о Фостине. Подобная ситуация, казалось, находится ниже порога ее сознания, вызывая в нем навязчивое ощущение зла. Она теперь была похожа на контуженого человека, который съеживается при звуке взрыва, не отдавая себе отчета в том, почему он это делает.
Честно говоря, она и не рассчитывала на ответ Базила Уиллинга. Последнее письмо она получила от него из Японии. Ведь он мог находиться вместе со своим американским флотом за рубежом. Гизела отправила ему такое подробное письмо только потому, что безраздельно ему доверяла.
Она не видела Фостину до заседания художественного совета, готовившего греческую драму для сцены. Первой туда явилась Алиса с сигаретой, зажатой в уголке рта.
— Что означает весь этот шум с увольнением Фостины? — спросила она с ленивым безразличием, усаживаясь на подоконник.
— Не могу сообщить ничего нового, — ответила Гизела. — Я только знаю, что она уезжает.
— По какой причине? — упрямо переспросила Алиса.
— Не знаю.
Ни Гизела, ни Алиса не слышали, как открылась дверь. На пороге стояла Фостина с папкой эскизов под мышкой.
— Я стучала, — оправдываясь, робко сказала она. — В коридоре слышно, что кто-то здесь разговаривает, и я вошла.
Алиса бросила на нее высокомерный взгляд.
— Не стоит так носиться со своими манерами, Фостина, я уверена, ты всегда поступаешь так, как нужно.
Фостина стала развязывать шнурки папки, но руки у нее дрожали, не слушаясь.
— Просто я не хочу, чтобы вы подумали, будто я подслушивала за дверью.
— Как могло такое прийти тебе в голову? — спросила Алиса.
Фостина разложила на столе эскизы. И лишь после этого отважилась поднять глаза на Алису.
— Не знаю, Алиса, но мне кажется, что вы все время меня в чем-то подозреваете. В каком-то проступке, что ли.
Алиса рассмеялась:
— Скажите, пожалуйста! Сбавьте обороты, Фостина!
Фостина нахмурилась.
— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне!
Гизела взяла в руки один из эскизов, на котором была изображена женщина в греческом античном костюме.
— Это костюм для Медеи?
— Да, — ответила Фостина. Казалось, она очень обрадовалась, что Гизела изменила тему разговора. — Все утро я провела в поисках нужного варианта. Длинная баска, наброшенная на голову… Именно так ее носили гречанки в дни скорби или траура. А Медея скорбит с самого начала пьесы. Все складки нужно уложить поаккуратней. Небрежное ношение баски считалось проявлением провинциализма.