Люди в пиджаках едва-едва повернули головы. Полированный стол, блокноты, ручки, очки в черепаховых оправах. Лица неожиданно моложавые. Нет, не сорокалетние мальчики-зайчики: зачем тут малолетки-выдвиженцы, чай, не сталинское время. Но уже и не старая гвардия… Ладно там Кирилленко убрали, он, помнится, список по бумаге уже зачитать не мог. Но бессменный партийный контролер Пельше… Но Тихонов, Романов? Ладно, Черненко еще сидит на идеологии, а кто эти все новички? Какие-то Алиев, Горбачев, Соломенцев… Нет, кандидаты нужны, но такие ли?
Громыко постарался, чтобы его шок никто не заметил. Пока он там рассматривал девушек в алом, Политбюро помолодело почти на двадцать лет!
Справившись с мыслями, Андрей Андреевич продолжил:
— Итак, пришелец. Товарищ Горшков заметил, что пришелец выглядит очень молодо, и что на море он выглядит новичком.
— Выглядит, — проскрипел Черненко, — а как на самом деле?
Громыко развел руками, не отвлекаясь на ответ.
— … Товарищ Горшков полагает, — пауза, — и я с ним вполне согласен, что пришелец молод и неуверен. Возможно даже, что он и правда один составляет экипаж корабля. Представители науки…
Устинов молча кивнул.
— … Не могут пока ни подтвердить это, ни опровергнуть с достаточной степенью уверенности. Слишком, как вы понимаете, высока цена ошибки. Но предположим, он и правда одинок, молод, заброшен случайностью далеко от родных мест. В таком случае понятно, почему он так ничего и не предпринимал. Он пока что собирает информацию и пытается построить непротиворечивую картину мира, в которой все займет надлежащие полочки.
Громыко положил очки на стол, потер веки:
— К тому же, наш гость имеет очень малый набор возможных действий. Выражаясь метафорически, в его палитре всего две краски.
— Примкнуть к нам или к американцам? — Черненко положил обе руки на папку.
— Нет, — Громыко помедлил. — Стрелять или не стрелять.
— Постойте, — Устинов нахмурился, — А передача технологий? Он же намекал на беседы с физиками.
— Кому? Передача любой одной стороне вызовет схватку за секреты. Передача равномерно всем вызовет войну с применением уже этих секретов. А тогда как бы не развалилась планета. У нас нет…
— У нас? — теперь засопел Черненко. Давно уже нет Брежнева в шумных компаниях, давно уже Леонид Ильич не таскает за собой Черненко на охоты, где “всегда второй” Костя постоянно простужался — а все равно сопит, как паровоз. А ведь это не простуда у него, понял Громыко. Это наверняка сердце, да кто же мне карточку покажет…
Громыко снова протер очки. Помолчал и вдруг взорвался:
— Дайте же мне закончить! Говоря “у нас”, я подразумевал — у Земли в целом. Так вот, у Земли нет органов… Грубо говоря, нет желудка, способного переварить его информацию.
— Андрей Андреевич, — председатель постучал по столу карандашом, — прошу вас все же осветить соображения по польскому вопросу. Напоминаю: вы начали думать — а что сказал бы этот молодой неуверенный… Как бы определить? Потерявшийся? Потерянец? Не звучит… Простите, я перебил вас. Но зато вернул к теме.
Громыко только рукой махнул:
— Так вот, я подумал: он, как все мальчики, сделался бы категоричен и наломал бы дров без оглядки. Следующая моя мысль была вот какая: а чего я боюсь? Чего мы все боимся? Мы, простите за правду, старики?
Политбюро замерло в настороженной тишине.
— Я боюсь повторения сорок первого, и не стыжусь это признавать. — Громыко вздохнул:
— Нам в сорок первом, помнится, тоже все долбили: на провокации не поддаваться! Вот мы и не поддавались… До самого Сталинграда. Убитому в провокации все равно, плохонькая она, или блестяще подготовленная. Здесь чужих нет, и я скажу: на любую провокацию, хоть плохонькую, хоть изящную, мы обязаны отвечать как на Халхин-голе, как на острове Даманский, изо всего наличного арсенала. Только тогда провокации прекратятся. И вот, когда я понял, как бы отреагировал тот мальчик — меня ужаснула собственная мысль!
— А потом?
— А потом наваждение спало, и я понял, что сильнее всего боюсь вылететь отсюда, из Политбюро. Вот на этой мысли мне стало… — старик потряс пальцами, подбирая слово:
— Противно. Мне сам Сталин выговоры делал, а я дрожу за кремлевские подарки с икрой.
— Тогда вы можете, как старый большевик, не оглядываясь, резануть правду-матку, — Андропов крепко удерживал нить беседы, — например, о Польше. Что там за мысль могла напугать вас? Вас, не боявшегося вызвать неудовольствие Сталина?
— Я бы отпустил Польшу, — просто сказал Громыко. Вскинул обе руки, тщетно пытаясь остановить шум. Навести порядок удалось только Андропову, и тот распорядился: