– Да, социально он слабо приспособлен. По отделению ещё не летал? Ну, тогда всё впереди.
Эти были слова главного врача, который непонятно проследовал за мной в эту страну вечной осени. Некоторое время я разглядывал его худое лицо и седой ежик волос.
– Вы где раньше работали? В какой организации?
– Играл в группе, на бас–гитаре, – отвечал я.
– Да, рекомендация расплывчатая. До сих пор в творческом поиске? Вы помните, как оказались здесь?
– Я находился в больнице в Финляндии. Там была новогодняя вечеринка. Потом – все отшибло, не помню. Наверное, мне вкололи что-нибудь. Случилась какая-то катастрофа, еще одна…
– А Вы знаете, когда был Новый Год?
– Я вообще не понимаю, что это за место. И почему тут никого больше нет.
– Ну, как это нет?
Группа докторов столпилась в помещении деревянного морга. Никто из них не мог придумать, как меня дальше лечить. Наконец, кто-то предложил измерить мне температуру и напоить компотом. В любой неясной ситуации в этой больнице поступали так.
1на из сестричек, Маша, внимательно наблюдала за мной, стоя в стороне. Мне показалось, что она ко мне неравнодушна. Меня, в свою очередь, крайне волновала Валя, которая куда-то подевалась. Ее короткая темная прическа и слегка семитский профиль были всегда где-то рядом, я привык к ним.
Сейчас Маша, в позе охотника за лесным зверем, приближалась ко мне с термометром.
– А мне мерили температуру, в Финляндии.
Действительно, перед первой операцией в хирургическом предбаннике постоянно суетились сестрички и ставили мне градусники, пока я покоился в лежачем кресле, рядом с каким-то полутрупом.
– Ну, это когда было. Ничего, не повредит. Сейчас я вам компоту принесу.
– Знаете, какая у нас Маша волшебница, какие компоты варит.
Маша была пухлая светленькая девочка, но я думал только о Вале, и беспокоился.
– Я в чем-то этого парня из 17 мгновений понимаю, – говорил главный врач. – И в глубине души остался коммунист.
Каждый вопрос или фраза, произнесенные в этой больнице, были плачущим гудками в черной телефонной трубке. Никто не мог ее положить, решиться на это. Было ясно, что в мире произошла ужасная беда, и мы не могли наверняка узнать об этом, так как здесь не было ни интернета, ни черта.
Тем временем Маша принесла компот. В тревожной группе врачей появилась бледная Валя Ковалева. Она привела своего жениха, полноватого, начинающего лысеть блондина.
– Вы мне напоминаете кларнетиста из нашей группы, – сказал я ему.
Вкус у компота имел легкий медовый оттенок, и меня обильно вытошнило на все простыни и одеяла. Маша бросилась за чистыми простынями, а я, как воздушный шарик, взмыл под потолок палаты. В другом ее конце я увидел своего вечного соседа, переводчика английского. Я мог свободно перемещаться и подплыл к нему, и принялся его разглядывать.
По-видимому, я потерялся в лабиринте непонятных мировых катастроф и больниц, но он преследовал меня и здесь, в своём вечном полумертвом виде, неведомый мозговой паразит. Никогда не видели врачи, чтобы больные так ненавидели друг друга.
Сейчас ему совсем поплохело. С мертвенным серым лицом и закрытыми глазами, он явно отдавал богу душу. Пепельная бледная рука покоилась на защитного цвета френче. Как неведомый азиатский лидер, он отдавал концы под прощальные гимны цивилизаций, в присутствии немого свидетеля. И вдруг я понял, что вся эта застывающая осень, плачущая телефонная трубка, таранящие меня электрички и мировая скорбь – всего лишь признаки 1ой великой трагедии. Умирал самый замечательный, самый дорогой на земле человек. И Валя собиралась замуж. Отныне и навсегда нам оставалось только страдать, страдать, страдать…
Я снова очнулся на своём подозрительно сухом одеялке. Маша все не сводила с меня своих синих глаз.
– Ты замечательная калевальская девочка. Но прости, я не тот, кто тебя утешит.
– За что, за что вы так ненавидите этого человека.
– Ничего не хочу говорить. Он женщину обидел.
– А вы пересекались с ним как-то раньше?
– Вместе работали переводчиками английского.
– Расплывчатая рекомендация, – добавил кто-то из группы врачей, я подозревал, что Вали Ковалевой жених.
В отделении тем временем появилась женщина, в лиловой врачебной форме, с тонкой золотой цепочкой, громадного обаяния. Она вся как будто сочилась золотистым светом, но была также несчастна, как и все вокруг.
– А кто это звонил? Вы видите, пациента беспокоит снятая трубка.
– Это Вале Ковалевой звонили, предлагали билеты на концерт.
С ее появлением кто-то вернул, наконец, черную трубку на место и аппарат исчез. Затеплилась надежда дать знать что-нибудь о своих бедах. Кому и зачем, я начал давно забывать. Но возникла мысль позвонить сестре.
– Вы позволите? Я могу сделать это с Вашего мобильного.
– Наши правила это не позволяют, ну, я сделаю исключение для Вас. Только потому, что странно сегодня запарковалась, на цифре, куда мне не стоило ставить. Я знаю израильский номер Вашей сестры, у нас там родственники.
Вообще-то было понятно, она появилась здесь вместе с нашим главным врачом–коммунистом. Но это был человек другого типа, приятельница удивительной рыси. Я назову ее Лиловая Черепаха. Она появлялась только тогда, когда госпиталь оказывался в России. Это была дань её еврейскому происхождению.
Моя сестра не отвечала, очевидно, была занята раскрашиванием своих фигурок. Но всё равно я заметил, что госпиталь перемещается куда то в Центральную Европу и принимает более привычные очертания. Здесь царствовали Удивительная Рысь и пещеры Горного Короля. В награду за это мы получили медсестру–прибалтку. Главный врач потерялся в вечной осени навсегда.
Маша исчезла где-то в Карелии, но Валя Ковалева была неподалеку и, конечно, мой вечный сосед был тут, Испанский Художник, в несколько лучшем виде. Я теперь относился к нему спокойнее, так как он находился ближе к двери на улицу. Да, одна из стен палаты полностью отодвигалась, и нас обдавало волной морозного воздуха. Была снова зима, но странные вечеринки прекратились. Да и народу вокруг стало меньше, только самые необходимые люди.
Мое лежачее кресло находилось рядом с огромным окном в соседнее помещение. Там располагался инкубатор, в инкубаторе сидел ребенок, и у Лиловой Черепахи была с ним проблема. Я наблюдал, как она постоянно крутилась около инкубатора, нажимала кнопки и вводила непонятные программы. Ребенок сидел в инкубаторе несколько лет. Неясно я ощущал, что мог бы помочь ему.
После осеннего госпиталя моих сил заметно прибавилось. Но не у меня 1го. Испанский Художник вдруг также обрел способность двигаться. Худой, обросший черными с проседью волосами, в больничной пижаме, он поднимался из своей каталки с неподвижной, с закрытыми глазами Валей Ковалевой на руках. Всю жизнь он хотел заполучить 1ну из таких женщин. И вот теперь хрупкая, андрогинного типа Валя, совершив неведомую ошибку, и попала к нему в руки.
– Несчастный тип, оставь ее в покое. Зачем она тебе понадобилась?
Художник не мог произнести слова и только слегка мычал. Как бесчувственный инструмент (гитару? – мелькнула мысль), он протягивал мне её, как прощальную жертву. Нечто немыслимо оскорбительное было в этом для Вали, и я готовился её защитить.
Но в следующий момент он снова, весь синий, валялся на своей трупной каталке, ловя ртом воздух. Две медсестры, Валя и прибалтка, делали ему немыслимую трахеотомию, у него все каналы были забиты какой-то гнилью и слизью.
1на за другой потянулись ночи, когда они смотрели за нами, чтобы мы не убили друг друга. Иногда появлялась и Лиловая Черепаха, но занималась больше Художником и вводила ему лекарства.
– Любит почему-то, когда она приходит, – говорили медсестры.
И действительно тот как-то приходил в себя, стелился рядом с ней, обмякал. Хотя и был на грани того, что медсестры ему что-нибудь оттяпают за оскорбление.
– Напрасно Вы ему потакаете, – думал я, и Лиловая слышала все мысли.
Но ко мне не подходила. Только прятала в карман свои таблетки.
– А мне нет необходимости в Вас, в Вашем амитриптилиновом рае.
Слегка обидевшись – как так? нет необходимости, она перешла к инкубатору и принялась шурудить там и наблюдать за ребенком. На своем внутреннем экране, я видел используемые ею программы. Очевидно, она толком не знала, что делать с ним, так как использовала только игрушки. Игрушки были примитивными, с графикой 80-х годов, но лишь при помощи них с ребенком могло быть общение. Уходя, она оставляла ему 1 из таких программ, и ребенок в инкубаторе чем-то занимался.