Лиловая Черепаха не знала, что в ее отсутствие я мысленно подключался к ребенку и пытался разговаривать с ним. Это возможно было делать при помощи символов компьютера инкубатора. Но тут был случай дикого аутизма, и мальчик, выбросив несколько компьютерных коленец, уходил в себя и молчал.
Тем временем, и у меня дела были не очень. Побаливала сломанная нога и что-то разорванное внутри. Но я лечился своей мохнатой, сопельного цвета тряпочкой, и постоянно поправлял её на ноге. У любого человека могут быть свои приемы лечения, и средства и способы их исполнить. Привыкнув к моим чудаковатостям, меня с моей тряпочкой не беспокоили. Напротив, я пытался наладить свою жизнь в больнице.
Невольная длительная неподвижность выработала у меня странные способности. Я теперь мог незримо присутствовать в любом уголке нашего госпиталя и управлять происходящим там. Бывало, медсестры приводили по ночам молодых людей в отдельный, рядом с инкубатором закуток. Даже это теперь происходило с моего согласия, и сестрички были очень благодарны, если я не выдавал их Лиловой Черепахе.
Узнав, что я вмешиваюсь в программы инкубатора, та совсем расстроилась и привела Удивительную Рысь.
– Это наш лучший пациент, – сказала она. – Мы никогда не запретим ему делать так. Как отреагировал мальчик?
– Ничего не изменилось, всё так, как и было, он не исправил.
– В конце концов, Вы сами заварили эту кашу. С этой странной своей беременностью.
Как и раньше, она таскала с собой свой проект – нечто напоминающее протез ноги из легкого и прочного авиационного сплава.
Заиграла «Пещера Горного Короля». Вызывали Удивительную Рысь, и она умчалась по срочному вызову. Но предмет свой оставила на круглом столе в лаборатории. Охрана предмета была доверена прибалтийке. Та оставалась приглядывать за пациентами на ночь.
Было приятно, что авиационная нога находится в поле зрения. Вид этого предмета успокаивал меня и придавал сил. Мелодия лесных бубенчиков не переставала и не покидала нас. Я был уверен, что даже мальчик в инкубаторе слышит ее.
Заметив, что медсестра ушла, я решил воспользоваться паузой и устроить все в больнице по собственному усмотрению. Для начала я развесил по палатам гирлянды разноцветных огоньков. Затем направил на атрибут Удивительной Рыси персиковый прожектор – я надеялся, что ей это будет особенно приятно. У кровати Испанского Художника я поставил кальян и протянул от него трубку прямо ко рту пациента. Тот с довольным видом принялся посасывать.
Этого мне показалось мало, и я перепрограммировал инкубатор. Ребенок в нем проснулся и начал рисовать треугольники и квадраты. В больнице установился невиданный ритм, согласно которому всё это происходило.
Медсестра, увидев все эти нарушения, пришла в ужас и убежала. Но я надеялся, что мои старания оценит хотя бы Удивительная Рысь. Действительно, ранним утром двери палаты распахнулись, и они с Лиловой вошли и оторопело огляделись. По их реакции я понял, что натворил очередную катастрофу. То, что я нарушил, было тщательно оплачиваемым, установленным порядком. Более того, через смутные чувства Росомахи я уловил, что в трудные времена больницу поддерживала австрийско-швейцарская мафия. Сейчас они уже обо всём узнали и мчались сюда, чтобы всех перестрелять.
В рассеянности, Росомаха подошла и вытащила изо рта Испанского Художника патрубок кальяна. Но тот так успел накуриться, что ничего не понимал и только глупо улыбался. Госпиталь Горного Короля был сейчас обречен. Следовало спасать самое ценное. Удивительная Рысь схватила свой атрибут. Черепаха вытащила из инкубатора серый шевелящийся сверток. Ничего не говоря, они покинули нас. Мои гирлянды только глупо мигали.
Но долго скучать нам не пришлось. 1на из стен палаты отъехала, и мы увидели дворик больницы, через который отправлялись бригады скорой помощи. Сейчас там было пустынно и стояла чёрная дорогая машина, из которой никто не выходил.
За темными стеклами не было никого видно. Видимо, они решали, что теперь делать с нами. Наконец, из машины протянулся луч лазерного прицела и остановился на моем лбу.
– Ну, давайте, – сказал я. – Стреляйте в больного человека! На большее смелости не хватит!
Сидящие в кабине видимо, совещались. И всё равно я чувствовал, что в этой ситуации прав.
Так длилось часа два. Испанский Художник вообще не осознавал ситуации и смотрел на меня радостным и лишённым мысли взглядом. Ну, и я со светящейся точкой на лбу.
– Не взять вам меня! Вы таких ещё не видели! – обращался я пустоту. Тем временем, во дворике светало. Иногда в машине я видел огонек сигареты. Затем луч прицела погас. Машина завелась и отъехала.
Наша судьба решилась так, что окончательное утро мы встретили в Карелии. Здешние палаты сохранили черты «моего» порядка, и снова была стеклянная перегородка и подобие инкубатора. Но Лиловой Черепахой и не пахло. Это был провинциальный госпиталь скорой помощи в Суоярви.
После аварии в Костомукше, я оказался здесь с тайным намерением встретить своего школьного товарища. По всей Карелии прошёл слух о том, что он разбился на мотоцикле. Я надеялся, что его привезут сюда, мы вместе поправимся и сбежим в Финляндию.
Да, я был из Костомукши. Когда-то мы родились на алмазах, на далеком севере, но это было давно. С тех времен я помнил только наш магнитофон и песенки Высоцкого. Ну ещё, как сестренка ходила в местный дом культуры танцевать под «Черного Кота». В жуткой холодной тундре потерянному человеку нечего было делать, если он не геолог и не оленевод.
А затем нашей второй родиной стала карело–финская территория и призраки западного окна. Местных индейцев, карелов, здесь практически не осталось. Их вытеснили меркантильные украинцы и беспощадный гнус. Мы ничего не подозревали тридцать лет. Но украинцы взломали телефонный городской код через обыкновенную радиорозетку. Вскоре они должны были захватить все квартиры в городе.
Я узнал об этом незадолго до очередной аварии. Но предупредить никого не успел и застрял в Суоярви, со сломанной ногой, обвинённый к тому же в безумии. Мои родители, над которыми нависла опасность, ничего не знали. Когда-то они сдали меня в финский госпиталь, и с тех пор я не давал ничего о себе знать.
Впрочем, здесь стоял телефон, но позвонить с него могла только сестричка. При условии, что правильно прочитает код города на висящей рядом доске. Но я успел написать серое заявление о проделках украинцев.
Днем меня навестил уполномоченный из полиции. Как бы невзначай, он подошел к телефону, прослушал гудок. Затем кто-то показал ему, где я располагаюсь.
Как и в европейской больнице, мы с Испанским Художником находились опять чуть ли не на проходе. Но всякой суеты и врачей здесь было меньше. И так же отодвигалась одна из стен палаты, показывая врачебный дворик. Только здесь было белым-бело, по-зимнему, и пахло краской и капельницами.
– Значит, это Вы подавали заявление, – сказал полный молодой человек в сером пиджаке и раскрыл черную папку.
– Да.
– Мы проведём расследование по этим фактам. Но сначала небольшая проверка на Вашу лояльность.
– Да, нет проблем.
– Какой сейчас год?
– 2013.
– А кто у нас сейчас инсургент, начальник Земного Шара?
– Ну, (бу–бу–бу)н, конечно.
– Так, ну, отвечаете Вы вроде нормально. Но персонал на Вас жалуется. Вы чуть не задушили своего соседа по палате. И требуете какую-то Валю Ковалеву. Хотя таких здесь никогда не было. Поэтому мы не будем спешить с расследованием. Вы поправляйтесь пока.
Человек в сером пиджаке собрался уходить. Насколько я мог понять по чертам его лица и говору, это был на четверть украинец. Как и следовало ожидать, эти люди творили в заброшенных приполярных городах свои дела.
Но тут я вспомнил, что могло мне помочь.
– Вы могли всё-таки проверить кое-что. Записи с камер в нашем подъезде передаются в поликлинику, в виде анализов. Благодаря воздействию через радиоточку эти записи были подменены.