После чего они продолжили свой путь, а я пешком направился к лагерю римлян, громко выкрикивая что-то на латыни, дабы меня не приняли за врага и не пустили в мою сторону дротик.
Лагерь принадлежал когорте Двенадцатого легиона, Фульминате, состоящей из двадцати всадников и небольшого числа ауксилий. Командовал когортой Ливиан Малий, человек немолодой, рассудительный и наделенный огромным пузом. Я поведал ему, кто я такой и как сюда попал. Он меня выслушал и, узнав о цели моих странствий, заявил, что, хотя и провел в Сирии несколько лет, потому как был направлен туда вместе с Квинтом Дидием вскоре после сражения у Акциума, в котором бился на стороне Марка Антония и Клеопатры, никогда не слыхивал про реку, воды которой обладали бы такого рода чудесными свойствами. Только однажды, добавил он, неподалеку от Александрии довелось ему видеть, как гиппопотам резвится в водах Нила. Затем он сообщил мне, что направляется со своими людьми в Себасту для оказания поддержки тамошнему населению, которое сохраняет верность Риму, хотя всю эту землю издавна сотрясают бунты.
На другое утро, прежде чем сняться с лагеря и двинуться дальше, Ливиан Малий обратился к своему войску с короткой речью. Делает он это ежедневно и по той простой причине, что именно так на его глазах поступал Марк Антоний. Времена-то, конечно, изменились, но Ливиан Малий остается при мнении, будто это полезно для поддержания дисциплины и боевого духа солдат. Однако с годами речь его потеряла свежесть и убедительность. К тому же Ливиан Малий из-за непомерной толщины своей, когда облачен в тунику и тогу, выглядит настоящим патрицием, но в доспехах и коротких штанах являет собой довольно комичное зрелище. И пока он сулит воинам вечную славу в обмен на отвагу и рвение, те даже не стараются сдержать смех. Ливиан Малий, разумеется, замечает это и страдает, но стоически терпит насмешки, лишь бы довести до конца речь, и всем видом своим показывает, что выполняет тяжкий долг без малейшей надежды на благодарность. Потом он выкрикивает положенные боевые призывы, солдаты кое-как вяло отвечают, и отряд трогается в путь.
На четвертые сутки, когда мы перешли вброд реку Иордан, Ливиан Малий сам посоветовал мне покинуть их отряд, если у меня нет охоты участвовать в военных действиях, теперь неизбежных. Он даже хотел в подтверждение своих слов поклясться богами, но в том не было нужды, поскольку начиная со вчерашнего дня мы то и дело натыкались на сожженные деревни — и сжигали их сами мятежники, как только видели, что военная удача от них отворачивается и поражение неминуемо. Иудеи готовы на все, лишь бы не сдаваться римлянам и не видеть свои храмы оскверненными. Они предпочитают убивать друг друга, чтобы последний из оставшихся в живых поджег деревню со всем, что в ней есть, и после этого лишил себя жизни. Случается и такое, что из-за их стремления поскорее перебить друг друга в живых не остается никого, кто мог бы взять в руки факел. В таком не предвиденном иудеями случае легионеры могут кое-чем поживиться, ограбив деревню, но, на беду, лежащие под солнцем трупы быстро разлагаются и вызывают эпидемии. Вот почему римские власти предпочитают находить сожженные дотла деревни и даже способствуют такому исходу, хотя это и лишает солдат добычи. Я, понятное дело, не имел никакого желания участвовать в сражениях, поэтому принял совет Ливиана Малия. Однако передо мной тотчас встал другой вопрос: если я покину когорту и окажусь один в столь опасных местах, то куда мне направить свои стопы? Как мне стало известно, здесь повсюду рыщут разбойники и грабители, но немало встречается и таких людей, которые, занимаясь вполне мирным ремеслом, не упускают случая обобрать и убить человека, если он не способен должным образом постоять за себя. Самый знаменитый из местных разбойников — Тео Балас, известный своей жестокостью и кровожадностью. Мужчин он убивает мечом, женщин подвешивает за лодыжки и отрезает им груди, а еще он любит пить кровь младенцев. Вот уже несколько лет римские и иудейские власти охотятся за Тео Баласом, но все впустую, поскольку никому не ведомо, где он скрывается и каков с виду, ведь никого из тех, кто его видел, не осталось в живых, чтобы свидетельствовать о том.
Глава II
Боги, о Фабий, не лишают своей благосклонности даже тех, кто, подобно мне, сомневается в самом их существовании. Под конец пятого дня, когда до намеченной цели оставалось не более суток пути, повстречался нам на дороге римский трибун. Он следовал из Кесарии с охраной в шесть человек и направлялся по какому-то делу в маленький городок на севере. Я рассказал ему, в какое положение попал, и он согласился взять меня с собой. По его расчетам, дело их займет не более дня, после чего можно будет возвращаться в Кесарию, где обитает прокуратор Иудеи, и тот отдаст нужные распоряжения, чтобы я мог добраться до Рима или отправиться в иное место, если вздумаю настаивать на продолжении своих странствий.
Я с благодарностью принял предложение трибуна и распростился с Ливианом Малием, которому пожелал удачи в его походе, а также счастливого возвращения в Сирию. Он тоже пожелал мне удачи и пылко обнял, прошептав при этом на ухо, что здесь я не должен никому доверяться — ни иудею, ни римлянину. Затем приказал воинам двигаться дальше, а я присоединился к трибуну с его малочисленной свитой.
Трибуна звали Апием Пульхром, и он, как и я, принадлежал к знатной семье из сословия всадников. Будучи горячим сторонником Юлия Цезаря, после его убийства он тем не менее переметнулся на сторону Брута и Кассия. Позднее, предвидя, что войны им не выиграть, сбежал от них и примкнул к триумвирату, образованному Марком Антонием, Августом и Лепидом. По окончании войны, когда началась распря между Августом и Марком Антонием, Апий Пульхр бился на стороне последнего. После поражения Марка Антония при Акциуме заслужил благосклонность Августа, предав Антония и открыв, где, возможно, скрывается Клеопатра, с которой, если верить его похвальбе, хотя, по-моему, верить ей никак не стоит, он имел любовную связь. Вот так, постоянно крутясь и виляя, он не раз спасал свою жизнь, но заметно преуспеть так и не сумел, хотя только об этом и мечтал.
— Как все переменилось со времен республики! — воскликнул он с горечью, завершая свой рассказ. — Ведь тогда Рим умел ценить и щедро оплачивал услуги предателей! А нынче совсем другие люди, куда менее заслуженные, получают в управление богатые провинции, становятся префектами, магистратами и даже консулами. Я же, столько сделавший и для тех и для других, остался считай что ни с чем… Только посмотри на меня — теперь я всего лишь скромный трибун в землях, мало чего сулящих, бедных и вдобавок нам враждебных. Да и ты, если судить по твоему виду и обстоятельствам, наверняка являешься жертвой подобной же несправедливости.
Я ответил, что мой случай совсем иной, ведь я мирюсь с невзгодами по собственной воле, вернее, из-за своего стремления к знаниям и исследованиям Природы. Я всегда держался в стороне от политики и только однажды, по причинам скорее семейного, чем личного свойства, объявил себя сторонником Лепида, чем и заслужил вражду как Августа, так и Марка Антония, хотя, если взглянуть на дело под иным углом, именно это и спасло меня от горькой расплаты, ведь коль скоро ни тот ни другой не числил меня в кругу своих друзей, значит, каждый считал врагом своего врага. Однако в конечном итоге все это не имеет никакого значения, раз я сам обрек себя на изгнание и скитаюсь по окраинам империи.
— Естественная история, изучению которой я себя посвятил, следуя за Аристотелем и Страбоном, преданным учеником коих являюсь, не знает ни границ, ни заговоров.
— Но она, клянусь Юноной, вовсе не отменяет границ, — заметил Апий Пульхр, — а где есть границы, там всегда плетутся заговоры. Что же до причин, их порождающих, а также последствий, то они непременно затрагивают всякого, и тут никто не может оставаться в стороне, как ты и сам вскорости убедишься, ступив на эту неблагодарную землю.
По моим наблюдениям, Апий Пульхр — человек угрюмый и весьма ревностно относится к исполнению своих обязанностей, а они, если верить его собственным словам, сводятся к тому, чтобы отдавать приказы и заботиться о дисциплине и порядке. Если есть власть и дисциплина, все прочее сообразуется своим чередом. Если их нет, ничего путного не получится, как ни старайся. Рим — вот лучший тому пример. А земля, по которой мы теперь передвигаемся, — тоже пример, только в обратном смысле.