И странно, именно про город Сапожок, Рязанской губернии, прочитав, Прошка вроде и понял про капитализм, что входит в Россию.
А для чего знать надо об этом?
— Для правды, — объяснил Фрол Евсеевич.
Фрол Евсеевич — главный в их типографском цехе. Задаёт наборщикам уроки, назначает рабочим, что и сколько на день печатать, наблюдает, красивы ли и чисты сходят с машины листы.
Фрол Евсеевич ездит на извозчике в издательство за рукописями, а наборщики и печатники переводят те рукописи в книги.
Когда Прошка ещё дома, за сотни вёрст от Санкт-Петербурга, бегал в церковноприходскую школу, у них был учитель. Сухопарый, лысоватый, в очках с золотыми ободочками. Поблёскивали сквозь стёкла глаза, когда он говорил перед классом, торжественно поднимая в обеих руках книги:
— Они наша совесть. Достояние наше!
Прошке особенно нравилось, что они — достояние наше. Это похоже было на колокольный пасхальный звон, когда над городком и окрестными полями весь день висит медный гул, а по реке, вздувшейся от весенней воды, шурша плывут льдины, толкаются и вылезают на берег.
Фрол Евсеевич напоминал Прошке учителя. Очки у него были тоже в тоненькой золотой оправе. И говорил он не много и не зря.
— Капитализму больше в России да больше, а бедному люду хуже да хуже, — так коротко объяснил Прошке книгу. И строже: — Больно-то не шуми! Допечатать надо да выпустить книгу.
— Фьють! — сообразил Прошка.
— Но-но, рассвистелся, щегол! Мальчишество своё наружу всё так и выказываешь. Идём, поручение есть.
Он кивнул, зовя Прошку следовать за собой в тесную каморку возле типографского цеха. Здесь хранились рукописи и прочие важные бумаги и, как в цехе, углы цвели зеленью, а на стене висел Пушкин художника Кипренского, со сложенными в глубокой задумчивости руками.
Фрол Евсеевич сказал:
— Поручение касается печатания книги. Отнесёшь одной особе листы на корректуру, или, проще говоря, на проверку, нет ли ошибок в печатании. Особу зовут Анной Ильиничной. Она в обмен вернёт другие листы, проверенные. Те проверенные листы привезёшь в типографию.
Фрол Евсеевич спустил очки на нос, внимательно поглядел сверху очков:
— Уразумел?
— Уразумел. А писатель Владимир Ильин той особе знаком?
Фрол Евсеевич не спеша поднял с носа очки, будто прикрывая глаза.
— Чего не знаю, того не знаю.
«Знает! — подумал Прошка. — Видно, тут какой-то секрет».
— Что Анна Ильинична сама сочинительница, это известно, — сказал Фрол Евсеевич. — Сочиняет стихи. А то, может, приходилось читать итальянского писателя Де Амичиса «Школьные товарищи» книжку? Её перевод с итальянского. Занятная книжица для ребят. Ну лети.
Прошка полетел. Он всегда был быстр, а тут выскочил из подвала как из пушки. А за воротами стал. За воротами, мягко покачиваясь на рессорах, по Большой Морской улице катил экипаж. Экипаж был Прошке знаком. Каждый день в тот же час крупный чин департамента полиции подъезжал в нём к дому № 61 по Большой Морской улице. В этом доме с зеркальными окнами, пальмами, ковровыми лестницами и швейцаром в подъезде была канцелярия Горемыкина, министра внутренних дел, ведавшего полицией, жандармерией, ссылками, цензурой, политическим сыском — всё это было под властью министра. Полицейский чин следовал к управлению горемыкинской канцелярии с ежедневным докладом.
Стоял редкий для петербургского марта ясный солнечный день. Из-под колёс брызгали лужи, воробьи разлетались с громким чириканьем в стороны. Полицейский жмурился от солнца, углублённый в мысли, должно быть приятные. Его холёное, с аккуратной бородкой лицо было довольно, он даже напевал какой-то мотивчик.
Лошадиные копыта: цок-цок.
— Тири-ри-ри, — долетало до Прошки чиновничье пение. Экипаж проследовал мимо типолитографии Лейферта. — Тири-ри-ри.
А печатные станки стучали да стучали в типографском цехе типолитографии Лейферта, и с машин сходила лист за листом, являясь в свет, книга неизвестного автора Владимира Ильина «Развитие капитализма в России».
Прошка свистнул по-щеглиному и понёсся к конке, придерживая ладонью под курткой листы.
Книги Прошка печатал, а живого писателя в глаза не видал. Интересный получается сегодня денёк. Вечером пойдёт в один особенный дом, увидит особых людей. А тут нежданно писательница.
Анна Ильинична представлялась Прошке важной пожилой дамой с лорнетом, с пышной причёской и кольцами на белых пальцах. Таких дам видывал он на иллюстрациях в «Ниве», и такой подсказывало воображение писательницу Анну Ильиничну. А она оказалась совсем не такой. Прошка дёрнул у двери колокольчик. Отворила довольно молодая невысокая женщина, стройная, складная, в сером платье. Тёмные волосы вились надо лбом и у висков, и тёмные-тёмные глаза глядели пытливо из-под узеньких бровей. Она насторожённо остановилась у порога.