Но все это - отступление. Зачастую в рассказах о любви окружающий мир появляется лишь в отступлениях. Появись у людей выбор - конечно, совершенно гипотетический выбор - между возможностью спасти Землю и тем, чтобы накрепко сковать себя узами любви, думаю, немногие выбрали бы спасение планеты. Скорее уж мы окунемся в жаркие объятия страсти и едва ли бросим беглый взгляд (если вообще обратим внимание) на драму Судного дня, разыгрывающуюся за окном.
За столиком все еще царило уныние, когда я вернулась к Софии и Андреасу с бокалом вызывающе красного напитка.
- Я слышала, - сказала я, - что в лесу растет дикая вишня. А не прогуляться ли нам туда?
* * *
Я одолжила у Софии шляпку, чтобы собирать в нее вишню, потому что считала, что дома нам необходимо поставить на стол чашу, полную ягод. Я люблю присваивать вещи, это сродни инстинкту. Будь у меня настоящая власть, я покоряла бы земли, без колебаний колонизировала острова, где полно пряностей, золота и драгоценных камней. А пока я ограничилась тем, что в течение нашего отпуска собирала нагретые солнцем окаменелости, а в эту минуту позаимствовала у Софии шляпку для круглых, сладких капель крови, которыми природа наградила это таинственное древо и от вида которых по моей спине, как в детстве, побежали мурашки.
Андреасу не понравилось, что я взяла у Софии шляпку, видимо, он опасался, что без нее она получит солнечный удар. А может, он взглянул на выражение моего лица, на мои движения и решил, что, срывая спелые ягоды с веток, я думаю о чем-то другом.
Мы возвращались назад, учтиво беседуя. Я уже немного научилась читать его мысли. Но в его голове застряла одна-единственная мысль, и заключалась она в том, чтобы как-то избавиться от меня. Несмотря на это, он приветливо улыбался и задавал вежливые ничего не значащие вопросы, на которые я шепотом отвечала.
Каков будет их следующий шаг? Софии не остается ничего, кроме как считаться со мной.
Я отлучилась в туалет, чтобы дать им поговорить. В зеркале я увидела свои глаза. Меня всегда поражало, какие большие у меня глаза, такие, словно они желают охватить весь мир целиком.
Как-то я слышала рассказ о немецкой еврейке и эсэсовском солдате. Я видела эту женщину; сейчас она уже старушка, но у нее до сих пор такие огромные глаза, что, глядя в них, вспоминаешь о море, если только можно вообразить, что море умеет думать. Тогда, в молодости, у нее тоже были такие глаза. И один эсэсовец крикнул ей: "Не смей так пялиться на меня!"
Она ответила ему: "Я не пялюсь, у меня просто такие глаза".
Тогда он подошел к ней и дважды ударил ее кулаком, в один глаз и в другой. Так он хотел показать, что исправить можно все, что угодно.
Интересно, не мои ли большие глаза так испугали Андреаса? Наверно, ему хочется знать, что они видят. Ему хочется знать, что они видели раньше. И что они хотят видеть в будущем.
У Софии, разумеется, совсем обычные глаза, блестящие и успокаивающие. Ее глазами можно наслаждаться, они никого не рассердят. Это глаза-отдохновение, глаза-оазисы. В них таится безграничное всепрощение, мягкая, тихая снисходительность: играйте, дети, я с вами.
Я снова поймала мысленным взором Софию и Андреаса.
- Встретимся вечером? - спросил он, имея в виду их двоих, Ромео и Джульетту, Тристана и Изольду, Микки Мауса и Минни Маус. Пардон.
Но София знала, на кого она вынуждена оглядываться.
- Я приглашаю тебя сегодня к нам на ужин, - сказала она и описала дорогу к дому, который мы снимали.
Какое горькое разочарование постигло его; но что он мог поделать, кроме как согласиться? Он был смущен, раздосадован и едва не вспылил. И тут же пожалел о своей несдержанности, ведь они с Софией едва знакомы, и, разумеется, у нее есть обязательства перед сестрой.
Когда я вернулась, он вздрогнул - это было заметно невооруженным глазом. Он сказал, что ему пора домой, потому что он должен сделать несколько телефонных звонков.
- Увидимся вечером, - попрощался он и быстро, но пылко обнял Софию. Она прильнула к нему.
И тут я поняла, что гляжу на него во все глаза. Он это заметил. И понял, как я желаю его. Его взгляд скользнул мимо, и вот он уже зашагал прочь, почти бегом спускаясь с пригорка.
В моей руке красовалась шляпа с вишнями; ягоды испачкали светлую солому. Если бы Софии вздумалось надеть шляпку на голову, на лбу у нее остались бы красные пятна, словно следы от тернового венца. Ей бы это не пошло.
Она глубоко вздохнула и с досадой посмотрела на меня. Ей иногда хочется меня прикончить, хотя она и не признается себе в этом, ей кажется, что ее желания - симптом близящихся месячных или чего-нибудь еще, не зависящего от нее самой. Лично я считаю, что ее чувство совершенно естественно, и не обижаюсь на нее. Человек вполне может хотеть убить кого-то и при этом спокойно жить. Зачастую это желание не приводит ни к чему ужасному, потому что, если думать об этом всерьез, перед тобой может встать мучительная дилемма. Но фантазии еще никому не повредили.
* * *
Вечером я стояла в саду и любовалась морем, своими темно-золотыми красками напоминающим старинную икону. Справа возвышался склон высокой скалы, рыже-коричневой в ярком свете заката, на вершине которой росли взъерошенные деревца.
Поддразниваемый легким бризом, сад посылал мне свое благоухание. Еще пышущий дневным зноем ветерок доносил до меня приветы от жимолости, роз и того древнего фруктового божества, что обитает по вечерам даже в самом маленьком садике.
Но когда пришел Андреас, он ни на секунду не задержался, чтобы вдохнуть эти ароматы: он, с букетом в руке, бегло поприветствовал меня и поспешил в дом, наш розовый каменный домик, увитый плющом и вьющейся розой. Ведь в окне он заметил Софию. Она была в доме и делала последние приготовления к ужину, который я, кстати сказать, приготовила сама. Люблю готовить, хотя никто в это не верит.