И она, конечно, как настоящий друг, поехала за проклятой бестией, а Хемингуэй в поезде выла всю дорогу своим особым сиамским воем, так что ей пришлось пересесть в тамбур, а один англичанин, метра два ростом и с бронзовым загаром, остановился перед ней и спросил:
- What's in your basket - a baby?*
* Что у вас в корзине - ребенок? (англ.)
И она, безумно смутившись, ответила на своем лучшем, приобретенном в вечерней школе, английском:
- No sir (no sir!), it's Hemingway*.
Косая улыбка.
- Strange name for a baby**.
- It is not a baby, it is my friend's cat***.
- Oh! - Он проходит мимо, оборачивается, снова улыбается. - Perhaps you should call him Hemingwail****.
* Нет, сэр (нет, сэр!), это Хемингуэй (англ.).
** Странное имя для ребенка (англ.).
*** Это не ребенок, это кошка моей подруги (англ.).
**** Может, вам стоит назвать ее Хемингуэйл (to wail - орать) (англ.).
Они с Моникой хохотали до боли в груди, до изнеможения. "No sir! It's Hemingway! It is not a baby, it is my friend's cat!"
Потом, про себя, она подумала, что в их дружбе с Моникой у нее было одно преимущество - все, что она делала для Хемингуэй: кошачий корм, заботы, жертвы. Ведь потом Моника не захотела забрать Хемингуэй обратно, так как кошка напоминала бы ей о карлстадских несчастьях. На кошачий корм в полгода уходит пятьсот крон или чуть больше (конечно, иногда Хемингуэй приходилось есть картофельное пюре), кошка прожила у нее уже три с половиной года, а следовательно, подумала она, следовательно, она выложила на киску по меньшей мере три тысячи пятьсот. Плюс билет на поезд в Карлстад и обратно. С ума сойти! Но что-то подсказывало ей, что напоминать об этом не стоит. И все же ее немного обижало, что Моника так распереживалась из-за своих пятисот крон.
Хохот утих, орешки кончились, так же как и вино.
- Мне надо идти! Пока билет действителен*.
* Билет на транспорт в Стокгольме действителен в течение одного часа.
Когда они стояли в коридоре, Моника сказала: "Подожди!", пошла в комнату и вернулась с вечерним платьем, которое брала у нее год назад, красное с блестками. Платье все равно ей мало, какой смысл забирать его?
- Может, тебе удастся его продать, - сказала Моника. - Две-три сотни точно дадут. Мне нужны деньги на газовый баллончик.
- На нем под мышками разводы от пота, я уже пыталась его продать.
- Ну отдай за сто пятьдесят - это все же лучше, чем ничего.
- Я попробую.
- Пока, дорогая. Счастливо!
- Счастливо! Пока, Моника!
4
Патрик проснулся ближе к ночи. Хемингуэй тем временем уже пришла в себя, начала мяукать, проблевалась, шатаясь, выползла на кухню, где вылакала значительное количество воды, и отказалась вернуться в большую комнату, так как там лежал Патрик. И даже написала в туфли хозяйке, потому что ее поддон, видите ли, был грязный. Хорошо, что не в сапоги Патрика. Туфли пришлось выкинуть. Теперь осталась только пара кед, которые один знакомый нашел на помойке и на которых несмываемым фломастером было написано "PEARL JAM". Мы, деловые женщины, не прочь иногда одеться немного молодежно.
Проснувшись, Патрик чувствовал себя ужасно и ничего не соображал. К счастью, он должен был разыскать человека, с которым не встретился этим вечером, и поэтому сразу свалил, не успев ничего натворить.
Но когда он ушел, ей стало страшно: он все просечет... он вспомнит осадок на дне и обо всем догадается...
В ту ночь она не могла уснуть. Она думала о газовом баллончике, но разве можно брызгать в помещении, ведь газ попадет в глаза и тебе самой. Потом она вспомнила еще кое-что: недавно Моника рассказывала, что ударом ладони можно вбить переносицу в череп. Это успокаивало, но не особенно.
На следующий день она снова ходила в квартиру напротив. На винном фронте ничего нового. Она осмотрела холодильник, все шкафчики. Взяла то, что незаметно, - несколько кусочков хлеба, немного овсяных хлопьев. Чуть не расплакалась оттого, что от ключей так мало толку. Будь она поумнее, наверняка бы что-нибудь придумала - вынесла бы, например, музыкальную аппаратуру и все-все ценное, а дверь сломала, чтобы выглядело, как самый обыкновенный взлом. Но она не знала, как сломать дверь так, чтобы было похоже на взлом, и даже если б знала, то никогда не решилась бы.
Не чувствуй она так остро, что ключи принадлежат ей одной, то могла бы продать их Данне. Он-то наверняка знает, как сломать дверь так, чтобы было похоже на взлом. Но нет, это касается только ее.
В желтых резиновых перчатках и овсянкой в карманах она стояла посреди их квартиры, и слезы текли у нее по щекам.
Золотую цепочку она отнесла в ювелирную мастерскую. Словно по иронии судьбы за нее дали ровно пятьсот. Их она потратила на то, чтобы выкупить золотое сердечко. Ну, и на всякие необходимые мелочи. А Моника вообще-то должна быть благодарна, что она ухаживает за Хемингуэй.
5
Ведь мне больше не нужно будет сюда приходить. Зачем? Ведь тут ничего нет. Тоже мне пещера Али-Бабы.
Ну и что же я стою? С набитыми карманами и без резиновых перчаток. Уставилась на их кровать - такую чистую, свежую и аккуратную. Белое покрывало, как в больнице. Выпьем за чистоту, дорогая госпожа Великолепная! Я только посижу тут на белом немножко, я так устала. Боже мой. Не беспокойтесь, я потом поправлю. Давайте выпьем за вас и вашего мужа - вам с ним хорошо? Смотрите, осторожно, не разбудите детей. В Сочельник вы делаете это так тихо, с блестками в волосах. Вы довольны своей интимной жизнью?
Наверняка прошло много времени. Какая приятная усталость. Ой, я пролила, бутылка всплакнула, простите, но пятна не останется, это же водка. Лучше допить.
Прошло ли еще время? Думаю, да, темнеет. Останусь тут. Медленная карусель, и море, и пропасть, в которой все тонет; все словно выворачивается наизнанку, туда - обратно. Туда - обратно. Она слышала голос. Совершенно точно, она слышала голос. И он сказал, нет, конечно же он закричал. "Мама! - закричал голос. Кто-то спит в твоей кровати! Иди сюда и прогони его!"
И прибежали мама Медведица, и папа Медведь, и Медвежонок, и разинули рты от удивления, когда увидели, что в кровати спит девочка.
Нет, на самом деле прибежала только мама Медведица; во всяком случае, слышны были только ее шаги.