Раменхаб выслушал собеседника, выпятив нижнюю губу и нахмурив лоб.
Когда же Анхот закончил изливать свою мысль, его гость в задумчивости сделал несколько шагов, а потом сказал:
– Хотя я не вдавался в жреческие законы, меня возмущает, что фараон не думает о том, кому оставит Египет после своей смерти. По древним законам женщина не может править страной, а у царицы рождаются одни девочки…
Анхот пожал плечами.
Раменхаб не унимался:
– Сменить жену или завести гарем фараон не желает, это противоречит каким-то его представлениям о правде, которую он проповедует. Проще говоря, он опять замышляет какую-то подлость. Например, пользуясь своей неограниченной властью, он может объявить наследницей одну из дочерей, прикрываясь именем самозванного бога, а мы будем вынуждены подчиниться. Наше положение серьезно, и мое чутье подсказывает, что если мы, знатные люди Уасета, не вступимся за себя и за поруганных богов, этот человек погубит Египет. Он сеет свою блажь, заражая ею всех, потому что обладает удивительным даром убеждения. Он прекрасно говорит, его превосходно этому обучили! Боюсь, что вскоре произойдет полная подмена ценностей: золота – на песок, а алмазов – на простые камни.
– С чего ты так тревожишься?
Раменхаб хорошенько подумал, прежде чем произнес:
– Фараон начал отвергать атрибуты царской власти. Быть может, он и вправду вскоре захочет спать в лачугах на вонючей соломе. А пока он заменил свой трон…
От этих слов Анхот был готов расхохотаться. Раменхаб выглядел смешным и нелепым, пытаясь раздуть что-то серьезное из пустых предположений.
– И что? – спросил Анхот как можно более равнодушно.
– Повелитель теперь сидит в деревянном кресле, созданном каким-то грязным нищим, которому Эхнатон заплатил кучу золота за его работу. Безумие фараона необходимо остановить!
– Каким образом? Отобрать у него деревянный трон и вновь усадить на золотой? – издевался Анхот, но его гость уже не замечал колкостей и острот.
– Нет, надо идти на город и, наконец, показать, что мы сильны. Я готов собрать войско из преданных людей. Мы заставим фараона считаться с номами, уважать древние традиции и старых богов.
– Прекрасно! – подхватил Анхот. – А еще лучше – разгромить Ахетатон, показав простолюдинам, кто является на их земле истинной властью.
– Правильно! – подтвердил Раменхаб. – И поскольку ты, почтеннейший, первым поддержал мой порыв, я хочу, чтобы ты был рядом со мной, когда мы пойдем на Ахетатон. Мне нужна твоя сила и твои люди.
– О, почтенный Раменхаб! – воскликнул Анхот. – Я бы с радостью, но, увы, мой возраст и частая головная боль напоминают мне о скорой смерти.
– Ты просто не хочешь участвовать, ты трусишь, почтеннейший!
– О нет, – спокойно ответствовал Анхот. – Я не трушу и могу доказать тебе это. Но опасаюсь, что стоит мне только сесть в седло, как я предстану перед Осирисом, который давно поджидает меня в царстве мертвых.
– Ну хорошо, – сквозь зубы процедил Раменхаб. – Я не стану более отрывать тебя от дел и удалюсь, ведь ты так занят!
– О да, почтеннейший! Сегодня я как раз собирался отослать гонцов с различными поручениями.
– Тогда прощай, досточтимый Анхот, – и гость резкими упругими шагами направился к выходу.
Хозяин же поспешил в дом, где сразу вызвал к себе писца и велел начертать следующее: «Любезный зять мой Хоремхеб. Я узнал о возможности скорого выступления знати Уасета на Ахетатон с целью устранения фараона и подчинения власти воле номов. Проверь мои слова и действуй по твоему разумению. Анхот, твой отец».
Послание было составлено на аккадском языке, и один из верных гонцов уже через несколько минут отправился в путь, чтобы в считанные дни доставить письмо по назначению.
Египет. Ахетатон.
Тутмес заканчивал скульптурный портрет Эхнатона, и теперь это уже не была работа по памяти, фараон позировал ваятелю. Но он не сидел неподвижно, как это принято, а прохаживался по комнате, то и дело подходя к столу, заваленному папирусами, и что-то записывал. Повелитель занимался сочинением одного из посвящений Атону, и поэтому скульптор не гремел инструментом и не стучал по камню – он просто следил за фараоном, а тот, казалось, ничего не замечал, поглощенный только тем, что его в этот момент волновало больше всего.
Наконец Эхнатон завершил свое сочинение, записал последние мысли на папирус и повернулся к ваятелю, скользнув по его фигуре с таким видом, точно вернулся из какой-то иной реальности. Тутмес попытался уловить это неустойчивое выражение глаз своего повелителя, которое тут же бесследно сошло, словно вода с камня.