— Равенство! — кричал кузнец Егор Пряхин. — У тебя вон рожа гладкая и золотая цепь на пузе, а у нас опорки с ног сваливаются.
Но и Пряхину кто-то уже кричал из толпы:
— Горазд ты, Егорша, горло драть! Заглянул бы лучше в кузню, который день холодная…
В Сасово и окрестных деревнях появилось много солдат. Они приходили с разных фронтов поодиночке и про некоторых шептались: «Дезертиры». Но все они были в одинаковых шинелях, и нельзя было разобрать, где отпускные солдаты, а где дезертиры. Одни уверяли, что войне скоро конец. Другие, наоборот, рассказывали, что у купца Сафронова был комиссар Временного правительства и этот комиссар будто бы просил хлеба для армии и говорил, что германца снова бьют на всех фронтах и война будет до победы.
Деревенские ходили на станцию спрашивать про революцию, но люди в поездах рассказывали разное. Мужики возвращались домой еще более настороженными. Они зло ругались, говоря, что крепкого закону и твердой правды нигде нет.
Даже всегда спокойный и тихий Плетёнков горячился:
— Толкуют про революцию, а того не могут понять, что это буржуазная революция. Ты вот что, Иван, запомни: буржуи сбросили царя, а мы сбросим буржуев. Настоящая революция впереди!
А Тимофея Наумкина уже две недели не было в депо. Он уехал в Питер, никого не спросясь. Об этом тоже много говорили.
Люди жили беспокойно, в тревоге и тайном ожидании новых перемен.
Гудок хрипло рявкнул и замолчал, словно подавился. Потом снова подал голос и, набирая силу, поплыл над станцией в холодном осеннем воздухе. Ему басом ответили гудки с канатного завода и слабый тенорок лесопилки. Гудели они не ко времени. Иван торопливо вытер руки ветошью, вылез из паровозной будки и побежал в мастерские.
Там уже шумела толпа, было много чужих, какие-то солдаты, бабы… Все дружно кляли начальство.
— Они, гады, еще третьего дня получили бумагу из Питера и молчали.
— Правду не утаишь!
— Не томи, механик! Скажи толком: что в Питере?
На верстак поднялся коренастый мужик. Свет падал у него из-за спины, и лица нельзя было разглядеть. Ивана толкали, он тянул шею, глаза его слезились от едкого махорочного дыма.
— В Петрограде восстание! — рубил оратор. Иван узнал старшего Крысина. — Временное правительство низложено. Власть перешла в руки Советов рабочих и солдатских депутатов. Да здравствует пролетарская революция!
Толпа загудела.
— Это что же, сызнова революция? Одну беду заспать можно, а с новой что делать?
— Царя скинули, Керенского скинули… Какому богу теперь молиться?
— Себе молись, отец!
— Верно! Пусть они там в революции играют, а нам здесь, все едино, кто верхом сидит.
— Нет, мужики! — Худой солдат в длиннополой шинели отшвырнул цигарку. — Власть нынче наша, самим и надо жизнь строить. На новый лад! Большевики круто повернули. Первым делом — войне конец…
— Ты о своем, служивый! А как германец явится?
— Ему что, он дома! А у меня брат-герой на фронте.
— Герой! — вдруг взорвался солдат. — Своему брату, дурень, это скажи. Нас командиры только в реляциях героями величали. А чуть что — в зубы! Был я серой скотинкой, теперь не хочу. Хватит, посидел в гнилых окопах, покормил вшей!
Больше всего говорили о земле: половина деповских была из крестьян.
— Земля мужику даром отойдет.
— Как это отойдет?
— А вот так! Каждому неимущему — полный надел.
— Кто тебе ее отдаст, землю-то?
— Не отдадут — отберем.
— Ишь, босота, почуяли волю. Отбере-е-ем! Много вас молодцов с чужого стола куски таскать. Нет такого уставу, чтобы землю отбирать.
— Есть такой устав! Слыхал про земельный декрет? Помещичья собственность на землю отменяется.
— Декрет! И ты туда же, обсевок!
Сасово захлестнула волна митингов — многолюдных, шумных, с речами и песнями, с красными знаменами. Кумача в Сасово не нашлось, зато отыскали несколько кусков красного домотканого полотна. Из него и нашили знамен.
Вернулся из Петрограда Тимофей Наумкин. На станции говорили: с широкими полномочиями.
Деповские со знаменами обходили заводы. Иван не отставал от своих, стоял рядом с Наумкиным и слушал, как тот объясняет текущий момент.
— Пролетариат взял власть в свои руки, чтобы вернуть солдат домой и дать землю крестьянам, — говорил Наумкин. — Только большевики, партия рабочих и беднейших крестьян покончат с войной и поведут Россию по светлому пути мира и социализма.
— Про землю и крестьян мы поняли, — кричали из толпы. — А ты нам вот что растолкуй: ежели человек пекарню держал, или какой другой промысел у него ладно шел, кровельный, к примеру, или шорный, как тогда?