Юшков вышел после допроса бледный и измученный. Я как раз закончил писать отчеты и объяснительные о проведенных мероприятиях. Их у меня накопилось немало. Рука устала колоть, то есть писать.
— Есть курево? — спросил Юшков, хлопая себя по карманам. — Ах да, ты же не куришь. У кого бы взять табачку?
Он подошел к столу, достал папиросы, осмотрел, вспоминая, чьи они, потом взял одну. Показал мне папиросу.
— Знаешь, чьи они? Это же вот этого мерзавца Черноступового. Как ты думаешь, можно ли стащить у него папиросы?
Там среди вещдоков были и другие вещи арестованных. Папиросы мы уже отправили на экспертизу. Хотя уже и так понятно, что именно ими грабители прижигали отца Алексея, выпытывая, где храмовые сокровища.
— Если он такой мерзавец, то от одной папиросы не обеднеет, — сказал я, заново переписывая лист с объяснительной, потому что на предыдущем поставил кляксу.
Но Юшков уже закурил папиросу. Затянулся, закашлялся. Сказал сквозь хриплые всхлипы:
— Вот ведь мерзавец он, вот мерзавец. Даже папиросы у него гадкие. Ты знаешь, что он был знаком с жертвой?
На улице уже наступила темнота. У нас столы освещались настольными лампами. С абажурами. Уютно так. Островки света посреди сплошной тьмы. Здание погрузилось в тишину. Тикали настенные часы.
Я поднял голову.
— Знаком с жертвой? То есть, он знал отца Алексея?
Юшков курил судорожно и быстро. Не докурил, погасил папиросу, утопил в пепельнице.
— Я просто не знаю, что сказать. Это же просто трындец какой-то. Я ничего не имею против цыган, знаешь ли. Они у нас в селе жили, где я вырос. Дед Роман у нас был, он меня и других пацанов на реку брал, на рыбалку. Всегда уловом делился. Его сын в гражданскую войну был красным, воевал с белыми, погиб. Он меня на коне учил ездить. Хорошие люди цыгане. Но, видимо, в семье не без урода.
Я откинулся на жалобно заскрипевшем стуле, внимательно слушал.
— Черноступов с отцом Алексеем во время войны познакомился. В сорок первом году. Они тогда на оккупированной территории оказались, под Минском. Фашисты же всех цыган уничтожали, ты же знаешь? Считали их недочеловеками. Так вот, отец Алексей спрятал Черноступова в своем доме от преследования и потом помог ему скрыться.
Вот же зараза. Я был потрясен.
— Ты хочешь сказать, что он спас его от смерти?
Юшков кивнул.
— Они случайно встретились здесь уже после войны. На радостях отец Алексей позвал Черноступова к себе, угостил ужином, сказал, что приехал сюда строить церковь. Что люди помогают пожертвованиями. Черноступов слушал его, радовался, поздравлял. А через пару дней вломился вместе с Джураевым и Парновым. И пытал, пока не нашел сокровищницу.
Юшков замолчал, хотел закурить еще, но выбросил папиросу. Я глубоко вздохнул.
— Своими руками бы придавил гада, — сказал Юшков. — Но ничего, они все признались. Получат по заслугам.
Мы помолчали, а потом он сказал:
— Я хочу жрать. И напиться. Но пока нельзя. Пошли поужинаем.
От этого я никогда не отказываюсь. Я быстро дописал бумагу, спрятал в ящик стола и мы отправились перекусить.
За ужином Юшков спросил:
— Кстати, ты помнишь, что тебя видели в кабаке «У Крокодилыча»? Или ты об этом так и не вспомнил? После того, как ты видел своего подопечного на складе, для тебя это имеет значение?
Я мощным глотком проглотил котлету, которую жевал.
— Нет, не помню. Что за кабак? Типа «Белой розы»?
Юшков покачал головой и выпил компот.
— Нет, гораздо хуже. Там с давних пор хаза разных урок. Вертеп. Мой освед тебя там видел. Тебя трудно не заметить. Как ты только туда сунулся, отчаянная твоя голова? Там, наверное, тебя и накрыли.
Я покачал головой как можно безразличнее.
— Не помню. А где это находится?
— В Мызинском районе, — ответил Юшков. Он тоже особо не парился. — Только ты туда сам не вздумай ходить. Мигом голову оторвут. Только с подстраховкой. Но твой подопечный оттуда уже ушел, так что теперь тебе там делать нечего.
Я спросил:
— А кстати, как там теперь с бандой этого Шрама? Мы всех поймали?
Юшков опять покачал головой.
— Нет, Топор ушел. Он после Шрама был самый опасный человек в кодле. Неудержимый, как бешеный пес. Если выжил, то очень скоро опять проявит себя. Эх, жаль. Но ничего, скоро будет облава, так что мы их всех возьмем.
Я насторожился.
— Облава?
Юшков кивнул. Он уже доел свою порцию и чуточку расслабился. Глаза помутнели, подернулись поволокой. Явно хочет спать.
— Да, всеобщая городская. С привлечением военных. Грандиозная штука. После этого большая часть урок попадется. Твой подопечный тоже никуда не денется.
Он поднялся, собрал колбасу и хлеб, конфеты и похлопал меня по плечу.
— У меня дела есть, съездить надо, повидаться кое с кем. Так что давай, бывай, дружище. Иди, отдохни.
Я кивнул. Он ушел, а я дождался, когда пройдет минут десять. Тоже поднялся и вышел из столовой. Я остался здесь одним из последних клиентов. Борщ был вкусный, а вот котлеты не очень.
После ужина я решил пройтись. Пешком до Мызинского района. Город с наступлением ночи погружался в тишину. Порядочные граждане уже легли спать.
А всякий криминал вылез на улицы. И еще наверняка сидел в блатных малинах. Гулял и просаживал награбленную добычу.
Поэтому, если я пойду в вертеп под названием «У Крокодилыча», то могу встретить там тех, кто видел моего деда. И узнаю, куда он подевался. Свидетели-коллеги мне при этом ни к чему. Постараюсь справиться сам.
Время сейчас самое активное. Наверняка все, кто обладает информацией, собрались там, на малине.
Я пошел по городу. Проверил пистолет, так у меня их по-прежнему два. Только от ПМ осталось патронов на шестнадцать выстрелов. Надо бы потом подыскать зарядов.
Город, как я уже говорил, погрузился в вечернюю дрему. Я быстро шел по тротуару. Вокруг тишина, никакого привычного гула автотранспорта, как в большом городе. Только вдали изредка слышен рев двигателя. Как же хорошо, что сейчас вокруг не происходит ничего криминального.
— Помогите! — женский голос, вроде бы, молодой. — Милиция!
Ну вот, накаркал на свою голову. Крики доносились недалеко, из соседнего переулка. Я чуток подумал, вздохнул и свернул туда.
У Шрама имелись два-три места, в которых он собирался с бандой. У Шнурка тоже были потайные убежища, вот только соваться туда не вариант. Если менты разгромили кодлу, то они, скорее всего, знают, где обитал Шнурок. И могут туда нагрянуть в любой момент.
Хотя, Шрам уже тоже порядочно засветился в городе. Два гоп-стопа подряд провалил. В его обычные места сбора тоже хорониться опасно. Поэтому Борзой доверился совету Топора и отправился к домой к его дядьке, тоже закоренелому сидельцу.
Повел туда всю свою новую шайку. Вместе с Борзым их получилось девять бродяг. Хорошее число. Если с умом использовать людей, можно много делов наворотить.
Кто они? Борзой, пока перебрались на новое место, оценивал новых подчиненных. Топор, который все еще не мог ходить. Чиж и Фомич.
Казбек и Ваня-Портной, те двое, что стояли на стреме у склада. И которые пропустили второго сторожа и ментов. Пока что Борзой не стал их наказывать. Но предупредил, если опять лоханутся, он их сам прирежет.
Коготь, Ангел и Индус. Трое оставшихся из банды Шнурка. Коготь после решения Кирпича безоговорочно признал главенство Борзого. Пообещал позвать остальных уцелевших членов банды. Немного, но все равно не помешает.
Дядька Топора был человек с понятиями. Пожилой уже, весь тощий и высохший, как осенний лист. Удовольствовался бутылкой самогона. Разрешил жить в хате, как у себя.
Он жил в небольшой халупе в рабочем поселке. Тем же вечером Коготь и его люди жомкнули, то есть ограбили подвыпившего мужчину и добыли чуток лавэ. На пару дней хватит, а потом надо решать, как быть дальше.