Прохор пренебрегает всякой законностью, не считается с элементарными требованиями морали. «Ну, что ж, — пусть меня считают волком, зверем, аспидом… — думал он. — Плевать! Они оценивают мои дела снизу, я — с башни. У них мораль червей, у меня крылья орла! Мораль для дельца — слюнтяйство». «Сам себе я бог и царь!».
Прохор пускает в ход все средства для удовлетворения своей ненасытной жажды обогащения. Ничто не может остановить его. С большим мастерством вводит Шишков читателя во внутренний мир героя, раскрывает движение его мыслей, передает едва различимые смены настроений и чувств.
Откровенная грубость и цинизм отличают отношение Прохора к рабочим. Вместо обещанной прибавки жалования, он снижает им заработную плату, донимает штрафами, держит в сырых, грязных бараках.
И вот Прохор близок к цели. В упоении он подсчитывает свои барыши. «Цифры ошеломляли его, он подумал, что сходит с ума, испугался. За девять лет в дело вложено 33 миллиона… За текущий год он получил и получит около двух миллионов барыша. Два миллиона! То есть пять тысяч рублей в день, то есть каждый рабочий бросал ему в шапку ежедневно рубль с лишком, а себе оставлял лишь гроши».
Писатель разоблачает полное нравственное отупение, бездушие, эгоизм капиталиста, для которого существуют только интересы чистогана.
Рисуя преуспеяние Громова, В. Шишков показывает вместе с тем, как чрезмерная алчность лишает человека рассудка, способности взвешивать свои собственные выгоды, как, крохоборствуя, он рискует потерять все. Пожар в тайге угрожает предприятиям Прохора. Нужно немедленно принимать меры, но рабочие не соглашаются идти в тайгу, пока хозяин не выполнит их требований. Прохор наотрез отказывается это сделать. Одна мысль об уступках приводит его в неистовство:
«— А это что?! — вскипает Прохор, и бешеный взор его вскачь несется по строчкам поданной Протасовым бумаги. Прохор Петрович в ярости разрывает писанные требования рабочих, и клочья бумаги мотыльками летят с башни вниз.
— К черту, к черту! Псу под хвост!.. Сволочи, мерзавцы! Хотят воспользоваться безвыходным положением… Это ваши штучки, Протасов!
Прохор сжимал и разжимал кулаки. В его глазах, в движении бровей, в сложной игре мускулов лица — алчность, страх, вспышки угнетенного величия…»
Приведя эту выразительную сценку проявления необузданного гнева, доходящего до аффекта, со всеми его яркими внешними признаками, В. Шишков правдиво воспроизводит психическое состояние властолюбца, привыкшего диктовать свою волю подчиненным и вдруг почувствовавшего бессилие перед ними. Психологическая правда этой портретной характеристики убеждает в том, что писатель далеко ушел от той поверхностно-плакатной манеры в изображении отрицательных персонажей, которая была свойственна ему на раннем этапе творчества.
Сила Прохора, создание своей эгоистической философии, оправдывающей насилие, не могли спасти его от внутреннего разлада. Писатель хорошо показывает смятение души этой, казалось бы, «цельной» натуры.
Растет дело Прохора, и все больше обнаруживаются в его облике черты психической неуравновешенности. Мысль о вырождении Прохора проходит через всю вторую книгу романа.
«Вместе с наступившей темнотой Прохора пленило малодушие. Хотя пугающие призраки не появлялись и голоса молчали, зато пришла подавленность, смятение, необоримая тоска, на душе становилось все тяжелей и тяжелей. Тоска была в нем беспредметной, тоска распространялась по всему телу почти физической болью, она отравляла каждую клеточку организма гнетущим унынием».
Прохор теряет бодрость, уверенность в себе. Он опускается и физически. В чертах его лица, во всем внешнем облике написаны смятение, упадок духа, растерянность. Когда Прохор был на вершине благополучия, он представлял воплощение силы: «Высокий, широкоплечий, крупное в крепких мускулах лицо в бронзовом загаре, с носа лупится кожа. Глаза быстры, ясны. Меж. — густыми бровями — глубокая вертикальная складка…» Теперь Прохор ходит ссутулясь. Лицо желтое, под глазами мешки. Борода его отросла, волосы запущены, «он не обращал никакого внимания па свою внешность».
Две портретные характеристики. Но как много говорят они о внутренней деградации героя.
Тяжелое душевное состояние, постепенно прогрессируя, доводит Прохора до безумия и самоубийства.
Распад личности Прохора Шишков мотивирует не какими-то непостижимыми внутренними причинами, а ходом самой жизни, социальными противоречиями, в которых запутался мир Громовых. Душевное равновесие Прохора нарушается, потому что сопротивление и забастовка рабочих становятся опасными, лишают его возможности получать бешеные прибыли, потому что конкуренция подрывает мощь его предприятий, потому что образование акционерного общества выбивает почву из-под ног. Никакие усилия, подкупы, угрозы уже не помогают.
Однако нельзя считать оправданным то исключительное внимание, какое В. Шишков уделяет описанию душевной болезни Про хора Громова. Писатель без особой нужды подробно останавливается на всех ее проявлениях и симптомах — на бредовых речах, мании самовосхваления, галлюцинациях, приступах бешенства, покушениях на жизнь жены и дочери, «беспричинной» тоске и бегстве к пустынникам и т. д. Вся эта патология уводит от магистральной темы романа — социальной борьбы. Логический конец деятельности Прохора должна была положить не биологическая, а социальная смерть: смертный приговор, ему несла революция.
Раскрывая характер Прохора, Шишков использует и образы-символы. Прирученный волк в романе как бы олицетворяет сущность Прохора:
«Волк и Прохор — одно. Волк — животное хищное. За волками охотятся, волков истребляют. А вот Прохоры Громовы живут всласть, безвозбранно. Закон, ограждающий от Прохоров Громовых стадо людей, — лицемерен, продажен, слаб».
Таким же символом является сорокасаженная башня, царящая над тайгой и выражающая горделивые замыслы Прохора, жажду безраздельно господствовать над людьми.
Реалистическая символика — один из излюбленных Шишковым приемов типизации.
С большим мастерством выписаны в романе и те, кто составляет ближайшее окружение Прохора, — мелкие хищники, являющиеся послушными исполнителями его воли, его подручными и соучастниками легального ограбления трудящихся.
Сюжетно тесно связан с Прохором Громовым пристав Амбреев. Амбреев оберегает своего «друга» Прохора от гнева рабочих и в то же время ловко шантажирует его, чтобы сорвать крупный куш; днем он — слуга «царя и отечества», ночью — фальшивомонетчик и бандит.
В. Шишков намеренно подчеркивает низменное, животное и в характере и во внешности пристава. Вот Амбреев ведет очередное наступление на Прохора:
«Пристав выкатил глаза, запыхтел и сердито ударил каблук в каблук. — Сма-а-три, молодчик!.. — погрозил он пальцем и захохотал, его усы в деланном смехе взлетели концами выше ушей, глазки спрятались, красные щеки жирно, по-злому, дрожали. Вдруг глаза вынырнули, округлились, остеклели, рот зашипел, как у змеи: — Прохор Петрович!
Прохор отбросил кресло, сжал кулаки, шагнул к приставу.
Пристав задом попятился к двери, открыл дверь каблуком, просунул зад с брюхом в проход на лестницу».
Другие сатирические средства автор находит для изображения инженера Парчевского, состоящего на службе у Громова. В противоположность приставу, он отличается внешним лоском и изысканными манерами, «тонок в обхождении и в талии», как замечает о нем автор, определяя этим ироническим каламбуром и характер персонажа и свое отношение к нему. Его характеристику автор строит на противопоставлении внешнего внутреннему. У Парчевского белые холеные руки, грация родовитого шляхтича, высокопарная речь, «мягко-женственные губы и подбородок», но он, как и Амбреев, человек без чести и без совести, способный за деньги лжесвидетельствовать и выполнять самые гнусные поручения Прохора.
В лице жандармского ротмистра фон Пфеффера В. Шишков рисует типичного представителя охранки, постоянно ищущего крамолу и бросающегося на всякие бумажки, как «пес на кусок мяса». Массовый расстрел рабочих для него — лишь удобный случай, чтобы выслужиться и получить долгожданный чин полковника. Рассказывая о нем, В. Шишков подчеркивает одну внешнюю деталь, чтобы с ее помощью объяснить характер в целом. Он много раз упоминает о длинной сабле ротмистра, которая «катается на колесике по полу, чиркает пол». Но она по-разному «чиркает», в зависимости от душевного состояния ротмистра, — то надменно и уверенно, когда ротмистр чувствует себя в силе, то снисходительно, когда он разыгрывает из себя либерала, то разочарованно и уныло, когда его отстраняют от должности. «Длинная сабля катилась за ротмистром, чиркала по камням мостовой: черт знает… черт знает… черт-черт-черт…»