Да к тому же еще всякое зверье. Эми была неизлечимо сентиментальна по отношению к малым мира сего, и жизнь в фургоне редко обходилась без какого-нибудь заброшенного, искалеченного или умирающего от голода существа. Эми приносила домой чаек с облепленными нефтью крыльями, отмывала их, держала в клетке, пока они не приходили в себя, и отпускала на волю. Несколько недель у них жил приблудный пес-дворняга, они назвали его Герберт. Пес страдал дискоординацией движений, и на морде у него было написано мрачное неодобрение всего и вся. Ненасытный аппетит Герберта требовал таких затрат на собачьи бисквиты и мясные консервы, что в бюджете образовалась весьма значительная брешь. К счастью, Герберт через некоторое время сбежал и, к величайшему огорчению Эми, больше не появился, хотя его поводок так и остался висеть на двери фургона, бесполезным напоминанием тревожа душу. А теперь здесь обитали два черно-белых котенка, которых она обнаружила на травянистой обочине прибрежной дороги, когда вместе с Нийлом возвращалась на машине из Ипсвича. Эми крикнула Нийлу, чтобы он остановил машину, подхватила котят и, в ярости откинув назад голову, принялась выкрикивать ругательства в адрес всего жестокосердного человечества. Котята спали на кровати Эми, лакали молоко или чай из первого попавшегося блюдца, с замечательным терпением переносили шумные ласки маленького Тимми и, к великому счастью, довольствовались самыми дешевыми кошачьими консервами, какие можно было отыскать. Но Нийл был рад, что они здесь, это казалось ему еще одним доказательством, что Эми не собирается уходить.
Нийл нашел Эми — он говорил «нашел» так, словно речь шла о необычайно красивом камешке, выброшенном на берег волной, — в один прекрасный день в конце июня. Это было в прошлом году. Она сидела на галечном пляже, глядя в море, охватив колени руками. Тимми спал на коврике у ее ног. На нем была пушистая голубая пижамка с капюшоном, по которой гуляли вышитые утята. Круглое личико, спокойное и розовое, словно кукольное, казалось, не вмещается в капюшон, шелковистые ресницы лежали на пухлых щеках, словно нарисованные тонкой кистью. И в самой Эми виделось что-то от прекрасно задуманной и точно выполненной куклы: очаровательная, почти идеальной формы голова на точеной шее, курносый носик с россыпью веснушек, небольшой рот с полными, красиво очерченными губами и гребешок коротко стриженных волос — золотистых от природы, но у концов окрашенных в ярко-оранжевый цвет. Волосы вспыхивали золотом в солнечных лучах и трепетали от легкого ветерка, так что казалось, голова живет своей собственной жизнью, отдельно от тела; потом этот образ сменился другим, и девушка представлялась Нийлу ярким экзотическим цветком. Нийл помнил каждую мелочь этой первой встречи. На Эми были выцветшие голубые джинсы и белая футболка, плотно облегавшая высокую грудь с выпуклыми сосками; казалось, тонкая хлопчатобумажная ткань не может защитить ее от прохладного ветерка. Он осторожно подошел к ней, стараясь не встревожить девушку и всем своим видом выказывая дружелюбие. Она обратила к нему взгляд удивительных фиалково-синих глаз с приподнятыми к вискам уголками. В них светилось любопытство. Он сказал тогда, глядя на нее сверху вниз:
— Меня зовут Нийл Паско. Я живу вон в том фургоне, у обрыва. Как раз собираюсь чай вскипятить. Может, хотите выпить чашечку?
— Не откажусь, если вы и правда собираетесь чай пить. — И она сразу же отвернулась, снова устремив взгляд в море.
Минут через пять, скользя на песчаных дюнах, Нийл спустился к ней, держа в каждой руке по кружке; в кружках плескался горячий чай. Неожиданно для себя самого он произнес:
— Можно сесть рядом с вами?
— Дело ваше. Места на пляже бесплатные.
Он опустился на гальку рядом с ней, и теперь они вместе молча смотрели вдаль. Вспоминая об этом, он поражался и собственной дерзости, и кажущейся неизбежности, и естественности этой первой встречи. Прошло несколько минут, прежде чем он набрался решимости спросить, как она добралась до пляжа. Она пожала плечами:
— Автобусом до деревни, потом на своих двоих.
— Это ведь далеко — пешком, да еще с ребенком на руках.
— Я привыкла далеко ходить пешком с ребенком на руках.
И тут, отвечая на его робкие вопросы, она рассказала ему свою историю. Девушка говорила спокойно, не жалуясь и, казалось, не испытывая особого интереса к тому, о чем говорила, будто все это случилось с кем-то другим. Нийл подумал, что ее история не так уж необычна. Эми жила на пособие и снимала комнату в маленьком частном пансионе в Кромере. Раньше она жила в Лондоне, в пустующих домах, а потом решила, что летом ребенку неплохо будет подышать морским воздухом. Только это не очень-то получилось. Хозяйка пансиона была в общем-то недовольна, что у жилички ребенок, а кроме того, приближался курортный сезон, и она могла получить за комнату гораздо больше. Эми не думала, что ее могут выставить, но не собиралась оставаться там, с этой стервой-хозяйкой. Нийл спросил:
— А что, отец ребенка не мог бы помочь?
— А у него нет отца. Отец был, конечно… то есть я хочу сказать, он же не Иисус Христос. Но теперь отца у него нет.
— Вы хотите сказать: он умер? Или просто ушел?
— Могло ведь быть по-всякому, и то и другое, верно? Слушайте, если бы я знала, кто отец, я бы знала, и где он, понятно?
Снова воцарилось молчание. Она время от времени отпивала чай из кружки, а ребенок крепко спал, посапывая и почти не шевелясь. Через несколько минут Нийл заговорил снова:
— Слушайте, если вы ничего другого не найдете в Кромере, вы можете пожить какое-то время вместе со мной в фургоне. — И поспешно добавил: — Ну, я хочу сказать, там есть вторая спальня. Очень маленькая, места хватает только на одну койку, но на время и это подойдет. Я понимаю, это место слишком уж изолированное, зато близко к берегу и для ребенка хорошо.
Она снова обратила к нему взгляд своих удивительных глаз, и Нийл был смущен и растерян, впервые разглядев в них ум и холодный расчет.
— Ладно, — сказала Эми, — если ничего другого не найду, завтра вернусь.
Всю ту ночь он не мог заснуть, полунадеясь, полуопасаясь, что она вернется. И она вернулась — с Тимми на бедре и всеми своими пожитками в рюкзаке за спиной. С тех пор и фургон, и жизнь Нийла безраздельно принадлежали ей. Нийл не был уверен, что за чувство он к ней испытывает: любовь, привязанность, жалость? Или все вместе? Он знал только, что в его полной тревог и волнений жизни второе по важности место занимает страх, что Эми уйдет. Он прожил в этом фургоне чуть больше двух лет, получив грант в своем университете на Севере для исследования влияния промышленной революции на сельские районы Восточной Англии. Он почти закончил диссертацию, но в последние полгода забросил работу над ней, посвятив себя целиком главной страсти своей жизни — крестовому походу против использования ядерной энергии. Из фургона, стоявшего у самого моря, открывался вид на Ларксокенскую АЭС, мрачным силуэтом рисовавшуюся на фоне неба, олицетворяя собой и символ, и угрозу, столь же бескомпромиссную, как и его воля бороться с ней. Именно отсюда, из фургона, Нийл руководил небольшой группой людей, участников движения «Народ против атома» (НПА). Он был и организатором, и лидером этого движения. Вообще с фургоном Нийлу невероятно повезло. Владельцем Клифф-коттеджа был канадец, которого тоска по родине привела назад, в Англию, так сказать, вернула к корням. На миг поддавшись ностальгии, он и приобрел Клифф-коттедж, собираясь наезжать сюда на отдых. Лет пятьдесят тому назад здесь, в этом коттедже, было совершено убийство. Вполне заурядное бытовое убийство: задерганный женой и доведенный до крайности муж поднял топор на сварливую бабу. И хотя случай этот не таил в себе ничего загадочного и не вызвал особого интереса, крови было пролито немало. Уже после того, как канадец приобрел коттедж, его жене рассказали об убийстве во всех подробностях, ярко описав и расколотый череп и забрызганные кровью стены. Женщина во всеуслышание заявила, что ноги ее в этом доме не будет ни летом, ни в какое иное время. Уединенность дома, когда-то считавшаяся его главным достоинством, теперь казалась отталкивающей, даже зловещей. Вдобавок ко всему местные власти не выразили сочувствия далеко идущим планам канадца и не разрешили ему перестроить дом. Разочарованный и утративший иллюзии из-за проблем, связанных с неудачным приобретением, канадец забил окна коттеджа досками и возвратился в Торонто, решив, что когда-нибудь снова приедет и тогда уж окончательно разберется, что делать. Предыдущий владелец дома оставил у черного входа большой старомодный жилой фургон, и канадец легко согласился сдать его Нийлу за два фунта в неделю: он верно рассудил, что не будет вреда, если кто-то станет присматривать за его собственностью. Так фургон стал одновременно и домом Нийла, и его служебным кабинетом, откуда он руководил антиядерной кампанией. Нийл старался не думать о том, что будет с ним через полгода, когда истечет срок его гранта и ему придется искать работу. Он знал только, что во что бы то ни стало должен остаться здесь, на мысу, всегда видеть перед собой это чудовищное здание, этого монстра, искалечившего пейзаж и его, Нийла, жизнь.