Во времена Малу ничего подобного не существовало. Во времена Малу проблема была скорее в обратном. Заиметь ребенка, когда его не хочешь.
А еще я рассказываю ей о пациенте, который меня волнует. Пациенте, который меня тревожит. Потому что мне хотелось бы, чтоб с ним все было в порядке, ведь он вернулся из такого далекого далека. Выбитый из седла в возрасте, когда открыты все возможности. Конь, опрокинувшийся на скаку. Говорю себе, что, возможно, переборщила, когда хотела его встряхнуть. Но если жалеть их, то дело не сдвинется.
— У пожарного, упавшего с восьмого этажа, есть основания беспокоиться о своем будущем. Ты хоть мягко с ним обошлась? — спрашивает Малу.
— Нет, не думаю.
— Поправимо… улыбнешься ему, и порядок, так всегда.
— Правда?
— Если улыбка искренняя, то да.
— Я тебе говорила, что его зовут Ромео?
Видеть, как она уходит
Я не слышал, как она пришла. Дремал, чтобы отвлечься от боли. Анальгетики не всегда помогают. Хотя мне кажется, что в конце концов я привык. Как шум поезда для тех, кто живет рядом с железнодорожными путями. Только когда они усталые или тоска одолевает — вот тогда они снова слышат, как проносятся поезда.
А еще мне до смерти скучно. Сон позволяет убить время. Я как собака, которая весь день посапывает в своей корзине, поджидая хозяина.
Не знаю, кого я жду. И больше не виляю хвостом.
На Ванессу и надежды уже не было. И вот она здесь. И даже мне улыбается. Какая честь. Или ей что-то от меня нужно, или в ней все же есть хоть капля сочувствия ко мне.
— Привет, сестренка.
— Привет.
— Как дела?
— Это я у тебя должна спросить.
— У меня нормально. Я в полной форме, — отвечаю с иронией. — Но ты пришла меня навестить, и мне уже лучше. Как тебе живется у моего шефа?
— По-разному. От Соланж обалдеть можно. Куда ни сунься, все нельзя. И хоть войлочные тапки надевай, как в музее, чтобы по ее паркету драгоценному пройти, пока я до своей комнаты добираюсь. Правда войлочные, я никогда такого не видела. Она просто маньячка. Достала уже.
— Будь помягче, Ванесса. Они не дали отправить тебя в приют, или там тебе бы больше понравилось?
— Нет.
— Вот и ладно.
— Но ей что, больше по жизни заняться нечем, кроме как свой паркет надраивать?
— Может, и нечем.
— Прикончи меня раньше, чем я стану такой.
— Ты никогда не станешь маньячкой уборки. Чтоб до такого дойти, раньше нужно было начинать…
— Ха!
— А в остальном?
— Что в остальном?
— Что нового?
— Я получила 10[15] по математике. Неплохо, а?
— Неплохо. Но ты можешь и лучше.
— Всегда можно и лучше. У меня средний балл, этого ж достаточно, верно?
— Не довольствуйся тем, что ты средняя.
— А еще я была у дедули.
— Сказала ему обо мне?
— Нет!!! С ума сошел, не хочу, чтоб он концы отдал прямо у меня под носом.
— Надо было.
— Чтоб он перекинулся?
— Сказать ему!!! А то он начнет спрашивать, почему я к нему не прихожу. Можешь ему объяснить. Подробности ему знать необязательно. В любом случае, навестить меня он не сможет. Придумай что угодно.
— О’кей. В следующий раз скажу.
— Как он?
— Как старик в доме престарелых.
— Ему что-нибудь нужно?
— Пакет табака «Амстердамер» и курительную бумагу.
— Сможешь сама купить?
— Не имею права. Знаешь ведь, в табачной лавке продают только тебе.
— Сфотографируй меня и скажи продавцу, что я вряд ли сумею зайти в ближайшее время. Или попроси моего шефа. А как у тебя с деньгами?
— Пусто. Ты же должен был зайти за получкой после смены.
— Попроси шефа зайти, нам нужно подписать бумаги.
— Какие бумаги?
— Доверенность. Я прикован к кровати, нужно, чтоб кто-то организовал нашу жизнь.
— А сколько еще ты думаешь оставаться здесь?
— Ванесса, я здесь пробуду еще недели, а может, месяцы.
— Месяцы? Не буду я еще месяцы в тапках по ее паркету нарезать!!!
— У тебя есть другие предложения?
— Я могу и сама пожить в нашей квартире.
— Исключено.
— Почему?
— Потому что тебе еще рано.
— Тебя послушать, мне все всегда рано. А мне уже четырнадцать, не забудь.
— Четырнадцать — не тот возраст, когда можно жить одной. Ты останешься у Кристиана и Соланж, в тапках или без, или отправишься в приют.
— Ты меня достал.
— Знаю, но это так.
А потом она ушла, не сказав ни слова.
Мне было больно. Главным образом оттого, что я не мог встать и поймать ее в коридоре. Взять ее за плечо, чтобы удержать, и прижать к себе, чтобы сдержать. Когда она становится злюкой, ее несет и она не может себя контролировать. Только крепко обняв ее и повторяя всякие ласковые слова, мне удается тихонько усмирить ее. Да и то иногда на это уходит немало времени.
Не знаю, куда она отправилась. Она может что угодно вытворить, а я и знать не узнаю, а главное, ничем не могу ей помешать. Я осознаю, что она становится независимой, и мне бы следовало отпустить вожжи — но не настолько, насколько ей бы хотелось, и не сейчас, не в этот тяжелый для нее период.
Видеть, как она уходит — вот так, оставляя меня прикованным к кровати — на меня это подействовало, как удар под дых. А тут зашла санитарка, чтобы поменять пластиковый пакет с мочой. И сразу начала пилить меня: пакет был переполнен, я должен был позвонить раньше. Я давно уже мечтал высказать ей все, что думаю, этой Рокки при исполнении, с тупым взглядом и обходительностью лесоруба. Я заорал, чтобы она от меня отцепилась, — так громко, что примчалась дневная медсестра. Меня сейчас переведут в другое отделение. Тем лучше, больше я ее не увижу. Монстры есть повсюду, но когда тебе совсем невмоготу, лучше с ними не встречаться, особенно вынужденно.