Бронепоезд занял позицию на новом участке, в зарослях молодых березок.
Зенитчики поезда подпустили зазевавшегося фашиста метров на двести и ударили по
самолету в упор.
— Смотрите, смотрите! — послышались крики на нашем наблюдательном пункте.
— «Костыль»-то! Как не бывало!
Действительно, там, где он только что барражировал, теперь висело округлое
мутно-серое облачко, а по сторонам, кувыркаясь, падали на землю обломки самолета.
Ближе к полудню к нам на огневую позицию приехал командир бронепоезда —
капитан в легкой кожаной куртке. Он привез связисту Атаманчуку подарок —
небольшие настольные часы со светящимся циферблатом.
— Своих товарищей за сбитый самолет отметили, — сказал капитан. — И вашего
героя, как видите, не забыли. Получай, браток, заслуженное. Благодарим тебя за
выручку.
Огневики подшучивали над связистом: где, мол, Степан, пристроишь те часы?
Ведь у нас ни горницы, ни столов? Атаманчук держал красивые часы в своих дюжих
руках и молча улыбался.
Политрук Ерусланов высказал мысль: может, отпустить Атаманчука к семье на
часок-другой? Дом у связиста в здешних местах, в каких-то семи километрах отсюда.
[93] Это не расстояние, если помчаться на автомашине с таким лихим шофером, как
Семен Финьковский. Я согласился: пусть только вечер настанет.
Однако вечером поступил приказ отходить, и все пришло в движение. Огневики
нагружали прицепы, вытаскивали из окопов приготовленные к походу гаубицы. А
вскоре враг обрушил свои атаки на весь передний край нашей обороны. Огонь
артиллерийской канонады бушевал вокруг.
Наши связисты отправились снимать телефонные линии. Просачиваясь сквозь
арьергардное прикрытие, в тыл к нам устремились вражеские диверсанты и разведчики.
Связистам пришлось выдержать не одну схватку с фашистской агентурой, но они
благополучно вернулись нагруженными телефонно-кабельным снаряжением, и среди
них — Атаманчук, уставший и опечаленный: он покидал родные места. Не знал наш
связист, что через две недели он окажется в новом испытании. И схватка с врагами
станет для Степана роковой...
* * *
В ночь на 20 августа наши войска, оставляя Коростеньский укрепрайон, начали
отходить на северо-восток, к Днепру. Пятеро суток — без сна, без отдыха. Дни — в
укрытиях, под постоянным воздействием вражеской авиации, и ночи, взбудораженные
пожарищами и арьергардными боями. Справа от нас сражение шло с особой силой.
Противник старался во что бы то ни стало перерезать наши дороги на днепровское
левобережье.
Утром полк в районе Чернобыля переходил через Припять. Уже позади остался
утопающий в зелени городок. Тракторы с орудиями двигались по длинному
деревянному мосту. Впереди, пересекая заболоченное прибрежье, тянулась высокая
узкая дамба. Я со взводом управления вырвался вперед, чтобы заранее наметить на
левом берегу Припяти новое месторасположение наших батарей. Заметил, что Василий
Пожогин и Галя идут рядом с орудиями и тягачами и бойко о чем-то разговаривают.
Захотелось пошутить.
— Эгей! На свадьбу позвать не забудьте! — крикнул я, проезжая мимо.
Когда уже заканчивалась разведка местности, я увидел, как из-за леса на
небольшой высоте вынырнули два немецких самолета. Они приближались к переправе.
Отрывисто [94] захлопали наши зенитки. Фашисты успели бросить одну-единственную
бомбу. Как вскоре выяснилось, она нашла свою цель. Взорвалась, кромсая на дамбе
каменное покрытие.
Василий успел заслонить девушку своим телом. Осколки изрешетили парню весь
бок...
Он лежал в кузове. Машину часто встряхивало на ухабах, и Василий открывал
глаза, пытаясь, видимо, что-то сказать, но лишь еле шевелил ссохшимися,
посиневшими губами. Галина бережно поддерживала голову раненого. Она, конечно,
понимала, что тот умирал, и, касаясь рыжеватых волос Василия, молча рыдала, роняя
слезы на пепельно-бледное лицо любимого.
До госпиталя Василий Пожогин не доехал...
А мы, живые, шли навстречу новым боям. С кровью и безвозвратными жертвами,
в лишениях и муках и в конечном счете с нашим неистощимым стремлением к победе.
В огненных тисках
1
За два перехода наш полк совершил семидесятикилометровый марш и
сосредоточился у Лоева, на правом крыле Юго-Западного фронта. Путь пролегал через
лесные массивы, но все равно пришлось тщательно маскироваться, двигаться главным
образом в ночное время. С тех пор как 5-я армия начала свой отход за Днепр, вражеская
авиация, по-прежнему господствуя в воздухе, бдительно следила за каждым нашим
шагом.
Шли по разбитым песчаным дорогам. На тихоходных тягачах, буксирующих
тяжелые орудия и прицепы со снарядами, докрасна раскалялись выхлопные трубы.
Тракторы натужно ревели. Автомашины нередко застревали по ступицы колес в
глубоких колеях, и тогда бойцы и командиры вытаскивали грузовики, доверху
нагруженные снаряжением и имуществом, под бесконечное и привычное: «Раз-два,
взяли!»
Место лейтенанта Пожогина занял младший лейтенант Нетреба, а командир
второго огневого взвода теперь — старший сержант Дегтяренко. Раньше этот
круглолицый [95] крепыш командовал одним из орудийных расчетов. Хлопотливый и
исполнительный, он усердно стремится быстрее войти в свою новую роль. Забегая
вперед, показывает трактористам дорогу, чтобы те не угодили в колдобину, покрикивая
при этом зычным голосом. Если дорога не имеет препятствий, шагает рядом с бойцами
и сыплет один за другим анекдоты. Его взвод не унывает. Слышу, как кто-то из
огневиков обращается к Атаманчуку:
— Ты, Степан, никак через родное село отступал? Там, за Днепром?
— Ну так што? Ночью то, помнится, было.
— Вот как раз бы к жинке, на горяченькое! — смеется Дегтяренко. Атаманчук
хмурится и отвечает серьезно:
— У нас служба, видно, иная — не то, что у вас, при орудиях. Я в тот момент свои
обязанности на службе исполнял. С тремя катушками на плечах — не до горяченькой
жинки!
Их шутки и смех меня не веселят. Из головы никак не выходит гибель Васи
Пожогина. Когда покидали тихое кладбище в Парышеве, небольшом селении на
левобережье Припяти, кто-то из наших, кивнув на холмик свежей земли, заметил: «А
все-таки, скажу, нелепо получилось!..» Политрук Ерусланов, еще не остывший от своей
прощальной речи, бросил горячо, хоть, может, и грубовато: «Только чистоплюи так
могут судить! Это же святой поступок во всем своем благородстве!»
Мне вдруг вспомнились стихи, которые Василий еще в училище читал: «Врага
победить — боевая заслуга, но друга спасти — это высшая честь!» Теперь эти строки
обрели конкретный смысл.
Шагаю рядом с Галей и вижу, как она подавлена. Девушка окончательно
привязалась к нашей батарее. После гибели Василия стремится быть среди нас. Общее
горе, наверное, сблизило нас. Видел однажды на привале, как, перевязав раненого,
складывала она в свою санитарную сумку бинты и флакончики. Вдруг достала какую-то
книжицу и припала лицом к раскрытым страничкам. Я подошел и увидел уголок
знакомой фотографии.
Переборов смятение, она выдавливает слово за словом:
— Казнюсь... Себя ненавижу... Думаю, все из-за меня!
Успокаиваю, как могу, а она свое: [96]
— Такие, как Василий, может, раз в жизни встречаются. Отважный и вместе с тем
застенчивый, словно девчонка! Нет, никогда себе не прощу. Никогда не забуду!..
Разговор прервала команда:
— Командиров батарей со взводами управления в голову колонны!
Светало, когда вместе с полковником Григорьевым мы выехали на
рекогносцировку.
* * *
Лоев — это небольшой белорусский городок, разбросанный по прибрежному