крутояру. Сейчас нас и город разделяет Днепр — широкий, светящийся утренней
синевой. Могучая река в величавом спокойствии несет свои воды. А совсем недавно, на
переправе через Днепр близ поселка Неданчичи, что стоит на железной дороге Овруч
— Чернигов, река была неспокойна, волны, пенясь, набегали друг на друга, вода
бурлила от разрывов бомб. Косяки черных самолетов висели над нашими головами.
Железнодорожный мост, по которому наши части переправлялись, фашисты не трогали,
рассчитывая, что он пригодится им самим.
— Тут, пожалуй, и расположим наблюдательный пункт, — сказал Козлихин,
показывая на небольшую высотку, поросшую редким сосняком.
Не знал я тогда, что эти места не раз станут ареной ожесточенных сражений.
Осенью 1942-го мы, партизаны, придем сюда под командой Ковпака и Сабурова и,
овладев в короткой схватке Лоевом, неподалеку отсюда, в рыбацкой деревушке
Каменке, будем переправляться через Днепр, чтобы продолжать свой дерзкий рейд в
Полесье. Вновь здешние окрестности огласятся стрельбой и взрывами. А еще год
спустя на это побережье выйдут части Первого Белорусского фронта и на нашей
высотке разместится командный пункт Рокоссовского.
В бинокли видим: на улицах Лоева — ни души. АН нет! Вот солдаты в кургузых
мундирах с автоматами на изготовку ведут старого человека. Он в белой, наверное,
исподней одежде. Бьют беднягу, и он спотыкается, падает, беспомощно разбрасывая
руки. Фашисты орут, гогочут.
— Вот бы пальнуть! — кипятится Иван Донец. — В самый раз! [97]
— У вас, в Семаках, верно, кажут, что поперед батьки... — отзывается Козлихин.
— Ты, разведчик, в стереотрубу зорче гляди!
В полдень, очевидно, полагаясь на безнаказанность, фашисты вздумали наводить
через Днепр переправу. У реки сгрудились автомашины, громоздкие понтоны, солдаты.
Я позвонил в дивизион.
— Сам, браток, дывлюсь и чую, что паленым пахнет, — заговорил Бабенко и, как
всегда, без «шифра» добавил в открытую: — Спытал полковника. Велено быть
наготовке и ждать. Розумиешь?
Вражескую переправу дивизион сорвал, разметал огнем. Как только фашисты
спустили на воду штурмовые мостики и крикливой ордой бросились по ним, сильный
огневой шквал накрыл скопище на берегу, оборвал цепочку мостиков, и поплыли они
вниз по течению.
Вскоре над нашими боевыми порядками появился самолет-разведчик. Снижаясь
до верхушек деревьев и снова взмывая, «костыль» выискивал расположение наших
батарей. Но тщетно — они надежно укрылись в лесной чащобе.
Под вечер наше охранение задержало группу незнакомых бойцов во главе с
лейтенантом. Усталые донельзя, они еле держались на ногах. На каждом — повязки,
грязные, заношенные, в пятнах засохшей крови. Командир взвода Козлихин бросился к
ним:
— Откуда вы такие?
— Оттуда, где ты не был, — сострил один из них, поправляя бинт на шее.
— Извините, товарищи раненые. Но если всерьез. Спрашиваю по долгу службы.
— Ну, коль ты такой серьезный, то мы из 21-й армии. Из-под самого Гомеля
третьи сутки топаем. Там такое пекло! Нас германец чуть на тот свет долечиваться не
отправил. Госпиталь начисто расформировал!
— Помолчи, Семченко! — оборвал разговорчивого бойца лейтенант. Он
перебинтовывал ногу, обутую в... лапоть. — Где мы, старший сержант? Далеко ли до
ближайшего госпиталя?
Услыхав объяснение Козлихина, боец с бинтом на шее удивленно присвистнул:
— От так пример! Идем в тыл, а, выходит, на другой фронт попали!
Лейтенант коротко рассказал, как к госпиталю, где [98] они находились,
неожиданно прорвались фашистские танки. Было, конечно, не до эвакуации. Кто мог,
пошел на восток, но там натолкнулись на вражескую мотопехоту. Повернули сюда, на
юг. Фашисты преследуют по пятам.
— А у вас тут даже надежных заслонов не встретили, — с горькой усмешкой
заметил он.
Было над чем задуматься, но когда я доложил об этом разговоре командиру
дивизиона Бабенко, тот, к моему удивлению, ответил:
— Не паникуй, комбат. Начальству видней, шо робыть!
Ночью тревога не улеглась. За Днепром, в Лоеве, непрестанно взлетали ракеты,
часто постреливали. А слева полыхали далекие зарницы, слышалось отдаленное
расстоянием тяжелое громыхание. Значит, думалось, живет наш Киев, нерушимо стоит
и борется!
Утром старший на батарее Нетреба по телефону сообщил, что одному из
тракторов срочно требуется ремонт. Я распорядился, чтобы старший сержант
Дегтяренко немедленно отправлялся в Репки — местечко, где расположились
корпусные тылы. Это километрах в двадцати.
Противник вроде не проявлял активности. Лишь надоедливый «костыль» кружил
над лесом. Но в полдень ошарашило нас неожиданной новостью. Возвратился
командир взвода Дегтяренко. Взбудораженный и растерянный, он поспешил доложить:
в Репках — немцы, на танкетках и мотоциклах!
Позвонил в дивизион, и Бабенко подтвердил:
— Это точно. Он не врет с перепуга. Еще не такое узнаешь!
К ночи снялись со своих позиций и отправились по дорогам, которыми шли сюда
два дня назад. Рядом плескались днепровские волны. Было прохладно. Истек август, и
осень заявляла о своем приходе.
На рассвете прибыли в Любечь — районный городок, чистенький и уютный. Он
сразу ожил. Любопытные жители собирались у палисадов и охотно завязывали
разговоры с нами.
Миловидная молодая женщина завела речь на певучем украинском:
— Хлопцы, ридненьки, що це таке? Чи то вы наступаете, чи отступаете? Хиба так
войне треба? А, мабуть, [99] нимцам нас оставляете? Так прямо скажить! А мы-то на
берегу так старались! С окопами тими! Бачьте, мозоли яки!
Старик, высунувшись в окошко, закричал:
— Не срамись, Марино! Што ты товарищам кажешь? Они в подчинении и
войсковую службу несут. Нимцев злякалась! Чорта лысого они в Любечи встретят. Иль
забыла, чортова баба?
— Вот тебе, молодуха, и вся инструкция! — поддакнул деду наш политрук.
С политруком мы пошли к околице, где размещался командный пункт полка.
Встретились со своими товарищами-командирами. Лица у них пепельно-серые, взгляды
взволнованные. И командир полка выглядел утомленным, чрезмерно сосредоточенным.
Посмотрел на собравшихся, заговорил:
— Даже судя по отрывочным данным, за последние дни обстановка резко
осложнилась. Дивизионы, в частности второй и третий, действуют, по существу,
самостоятельно. Но боевые порядки стрелковых дивизий не всегда выдерживают свою
устойчивость. Нарушается связь, затрудняется снабжение. Полковник Кушнир, видимо,
подробно ознакомит с нынешней обстановкой. Главное сейчас — повышать
организованность, действовать осмотрительно, особенно, если придется действовать в
подвижной обороне. В непосредственном соприкосновении с противником важно
сберечь материальную часть. Вообще готовить самих себя и личный состав к любым,
самым серьезным неожиданностям.
Что-то, чувствовалось, наш командир недоговаривал. Или, может, только
казалось? Тем временем распахнулась дверь и вошел начальник артиллерии полковник
Кушнир. Он, молодцевато расправив грудь, подошел к столу, поздоровался, сказал
задорно:
— Садитесь, друзья боевые! Запоздал, как видите. Пришлось через реку Остер
перебираться вброд. Сожгли мост подлецы-диверсанты. И исходит отсюда вся ситуация,
которая невыгодно складывается перед нашим корпусом, на правом фланге 5-й армии и,
следовательно, Юго-Западного фронта вообще.
Легким движением Кушнир сбросил с плеч шинель и предстал перед нами в
новенькой гимнастерке с орденом Красного Знамени на широкой груди.