От Леночки, по ее возрасту, трудно было ожидать понимания серьезных картин. Зато привлекали ее васнецовские сказочные мотивы — «Аленушка», «Иван-царевич на сером волке». На выставке произведений молодых советских живописцев она останавливалась перед некоторыми полотнами, написанными в нарочито примитивной детской манере, и смешила окружающих наивными репликами:
— Так и я могла бы нарисовать.
— А тебе нравится так рисовать? — спрашивал дедушка.
Девочка кривила губы и отрицательно качала головой:
— Почему у них лица зеленые? Так не бывает… А эти деревья точно из картонки вырезанные, без листочков… А те девчонки почему-то длинные, как селедки!..
Разговор у Саши с дедушкой перед картиной спустя некоторое время нашел свое продолжение. Он перечитал роман Константина Андреевича «Мы были юны» заново.
— Знаете, дедушка, — признался он, — раньше мне о ваших подпольных кружках читать было скучновато, а сейчас я эти главы просто глотал не отрываясь. Какой интересной жизнью вы жили! Ведь Сережа — это вы?
— Нет, не я, — улыбнулся дед. — Но многое из того, что с ним происходит, было и со мной тоже.
Пришлось объяснять внуку, где в книге быль и где вымысел. Вообще Сашу интересовало, как работают писатели.
— Вот вы говорили дяде Володе, что на вас влияли Пушкин, Толстой, Тургенев, Чехов, особенно пушкинский «Евгений Онегин». Чем они помогли вам в построении сюжета?
— Ну, сюжета я не выдумывал и не искал, — отвечал Константин Андреевич, — он, так сказать, сам меня нашел. Сюжет, по Горькому, это развитие характера. Почему я выбрал главным лицом Сережу? Потому что я знал его, как самого себя, знал, как он поступит в любых обстоятельствах. Вот я и взял его жизнь, как она могла бы сложиться, не погибни он на фронте в шестнадцатом году. На жизнь пушкинских, или тургеневских персонажей, или чеховских она не похожа, да и эпоха не та. Но есть одна внутренняя пружина сюжета, воплощенная Пушкиным в Татьяне: это идея долга, обуздывающего человеческие страсти. Помнишь урок, преподанный ей Онегиным: «Учитесь властвовать собою»? Она его выполнила, а сам он нет. На этой уключине вертится вся фабула романа. Заметь, Сашенька, даже эпизод с Ленским, как будто посторонний для главного сюжета, связан с ним идеей долга. Вот ты мне говорил, что на месте Онегина выстрелил бы в сторону: почему? Потому что в тебе наша жизнь воспитала не дворянскую ложную честь, а советское честное чувство долга. Вслед за Пушкиным идею долга развивали все лучшие русские писатели, и я стараюсь от них не отставать. Долг у нас, конечно, перед партией, рабочим классом, революцией, родиной, всем человечеством в целом.
С этого памятного разговора внук при встречах с дедом все чаще заговаривал о литературе. Он стал бывать у Пересветовых на Университетском проспекте, интересовался замыслами деда, тот иногда показывал ему свои черновики, давал из своей домашней библиотеки читать критиков — Белинского, Писарева, Чернышевского.
— Смотри-ка, — говорила мужу Ирина Павловна, — не замыслил ли наш Сашенька сделаться писателем?
— Рано загадывать, — отвечал Константин. — Образованным человеком хочет стать, вот что приятно.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Между тем Пересветов как-то незаметно для себя вступил в седьмой десяток лет. С фактом наступающей старости он легко мирился, особых перемен в себе пока не чувствовал, поэтому грустные мысли, изредка скользнув по поверхности сознания, быстро улетучивались.
Вторичная женитьба его словно омолодила. Отлучившись куда-нибудь, он спешил домой, едва окончив дело. Раненая нога давно зажила, его не беспокоила, при необходимости он мог даже перебежать улицу. И вот однажды, на шестьдесят втором году от роду, выйдя в десятом часу вечера из Библиотеки имени Ленина, Константин увидел подходивший к остановке троллейбус номер 4 и, пробежав по-спринтерски единым духом порядочное расстояние, успел вспрыгнуть на подножку перед самым закрытием дверей.
Нога выдержала, но в груди бурно заколотилось, дыхание спирало. Довольный удачей, он поначалу не придал этому значения, ожидая, что все, как обычно, сейчас уляжется. Но троллейбус миновал остановку, другую, а буйство в груди не утихало. Сердце продолжало метаться и скакать в сумбурном ритме, толчками, будто его кто-то поддавал по-футбольному. Он понял, что сглупил. И спешить-то домой сегодня особой нужды не было.
Сидячие места были заняты, он стоял, пока кто-то не заметил, что пожилому человеку плохо. Ему уступили место.