Оказывается, школьники выдерживают заводской экзамен не хуже взрослых. А эффект воспитания уже и учету не поддается.
— Взять хоть дисциплину. При мне явилась в цех негритянская делегация, — завод знают во всем мире, — негры ходили по цехам, так хоть бы один школьник голову от рабочего стола поднял поглазеть на необычных гостей!
— А какие у них цехи?
— Четыре: один выпускает микроэлектродвигатели, другой — радионаборы: купив такой набор в «Детском мире», мальчишка учится сам собирать транзистор «Мальчиш». Видишь, — добавил он, — школьный завод даже к своему потребителю ухитряется педагогические щупальца протянуть. Третий цех — швейный, тут одни девочки: шьют платья для кукол, мастерят всякие игрушки, мишек… Четвертый — полиграфический, тут разные заказы со стороны. Профессию школьник потом любую может выбрать, но выйдет он с завода уже с трудовыми навыками.
— Сколько же школьник зарабатывает?
— По дню в неделю много не заработаешь. В полугодие набежит, в зависимости от сложности труда, кому рублей пятьдесят, кому и всего десять — пятнадцать. Зато деньги эти — первые в жизни, заработанные собственным трудом и полученные каждым в его полное распоряжение. Такие деньги воспитывают, Макаренко называл их «прекрасным педагогом в советских условиях».
Пересветов спросил: не думает ли Федор заняться перенесением опыта московского завода в Ленинград?
— Куда там! Нет, нет, — Лохматов вздохнул. — Не под силу. Так уж вот, прилепился под конец жизни к педагогике, не могу отстать… Пусть уж другие переносят, кто помоложе.
При прощании, на вокзале, он заговорил про Ирину Павловну.
— Второй мой приезд к вам ее наблюдаю. Она мне напомнила первую твою жену Олю. Знаешь чем? Деятельной любовью. Хоть и разные они, а у таких женщин вся жизнь в заботе об окружающих…
Размышляя о своем месте в общем строю советских прозаиков, Константин Андреевич записывал в своей рабочей тетради:
«Я охотно принимал бы участие в поездках писателей по стране, если б не возражения врачей, а отчасти собственные опасения не успеть написать, что уже задумано и не требует дальних отлучек. В одной лишь поездке я себе не отказал, посетив Пензу и родную Варежку, где меня поразил частокол телевизионных антенн над крышами изб, которые я помнил крытыми соломой. Село стало пригородом завода «Сельмаш»…
В Союзе писателей напрашиваться на знакомства я не хотел, но в парторганизации и по общественной работе (меня ввели в редколлегию одного из журналов, в бытовую комиссию) со многими встречаюсь. От писательской молодежи меня отделяет солидный возраст, а среди своих сверстников, «стариков», составляющих признанную литературную элиту, я чувствую себя белой вороной (не считая Николая Севастьяновича, конечно).
Ранний профессионализм дает им преимущества, полностью перекрыть которые мне уже вряд ли под силу. Но есть у меня, пожалуй, кое-какие преимущества перед некоторыми из них. Прежде чем сделаться писателем, я стал образованным марксистом-ленинцем и прожил большую жизнь коммуниста, в то время как они профессионализировались прежде, чем пришли к марксизму. Изображать новую общественную среду и ее тончайший продукт — новую человеческую психику они в свое время брались, не зная как следует законов общественного развития. Это во многом обусловило творческую эволюцию каждого из них.
Ум, талант и высокая нравственность не всегда совмещаются в человеке с высокой современной образованностью. А для русского писателя такое совмещение стало, по-моему, особенно обязательным с XIX века, когда бурное развитие капитализма, пришедшего на смену крепостничеству, так взбаламутило и усложнило жизнь, что «без царя в голове» разобраться в ней стало неимоверно трудным делом. Какую огромную роль уровень образованности может сыграть в творчестве писателя, показывает пример Гоголя: в «Авторской исповеди» причины своей творческой трагедии последних лет жизни он связывал с пробелами в образовании. Указав, что он получил в школе воспитание «довольно плохое» и что «мысль об учении пришла» к нему «в зрелом возрасте», Гоголь сокрушался: «Зачем желаньем изобразить русского человека я возгорелся не прежде, как узнавши получше общие законы действий человеческих…» Результатом явилось его обращение к религиозному обскурантизму и мистицизму.