Конечно, все это лишь самое начало, но как важно для будущего запечатлеть, изучить эти первые шаги! Еще тогда, после статьи в «Литературке», я позвонил Дмитрию Сергеевичу. Выслушав мои излияния, он сказал, что во второй половине года в Харькове намечается научный семинар, на который съедутся психологи и педагоги ряда городов и республик обсудить теоретические проблемы учебной деятельности. Если я хочу, могу на этом семинаре побывать. Я ухватился за это предложение, и теперь вопрос только в том, буду ли я здоров настолько, чтобы к сроку поехать в Харьков».
«Чувствую необходимость отдать себе кое в чем отчет. Конкретнее: уяснить себе значение и важность темы, которую я, кажется, положу в основу моей последней повести. Потом уж вряд ли успею написать еще что-либо крупное, а к мелким формам у меня душа не лежит, они почему-то для меня труднее. (Несколько опубликованных мной охотничьих рассказов в счет не идут.) Годы, годы нависают и все ощутимей прижимают к земле…
Смолоду я вопросами воспитания и образования специально не занимался. Работа над первым романом меня близко к ним подвела, хотя я как-то этого не замечал, читал в свободные часы критиков, литературоведов и т. д. Все же один вывод из размышлений о современности я тогда сформулировал. Перепишу его дословно из своей тетради № 1 (год 1951-й):
«По мере того как успешно решаются основные политические и экономические задачи борьбы за коммунизм (международная борьба за мир в том числе), в ряду с ними все решительнее выступают и будут выступать на первый план задачи коммунистического воспитания молодых поколений как задел на будущее. В эту сторону вращается колесо истории, сюда клонится стрелка компаса, указывая нам дальнейший маршрут. Политика углубляется, перепахивая психологию людей. В свете такого объективно происходящего процесса мое личное переключение с журналистики на художественную литературу (с легкой «артиллерии» на тяжелую) приобретает прямой смысл, попадая в самую колею современности. Авось и на этом «поприще» (как выражается Сандрик) мой труд даром не пропадет».
После ночного разговора с Володей я стал исподволь знакомиться с историей педагогики. Читал о великих педагогах прошлого, западных и наших, читал Ушинского, Пирогова, Крупскую, Макаренко, Сухомлинского, Корчака. Педагогическая тема из года в год буквально стучалась в мои ворота: знакомство с Кэт и Варевцевым, случайная вагонная сценка («Не тебе купили!»), Федина затея с разновозрастными отрядами в Ленинграде, московский интернат Долинова; Федин рассказ о школьном заводе (на котором я еще не побывал). Наконец, этот фильм «2×2=X» прекратил мои колебания и окончательно укрепил меня в намерении написать на современном материале педагогическую повесть.
Что и как мне писать? Ставить проблемы на примере какой-нибудь одной средней школы или интерната, идя по следам автора «Республики ШКИД» или повестей Вигдоровой об учениках Макаренко? Сосредоточить огонь на препонах любой новизне в преподавании и воспитании со стороны школьных рутинеров?
Но авторы, пишущие о современных школьниках и учителях, либо сами преподавали в советской средней школе, либо учились в ней, а я — ни то, ни другое. Зато счастливый случай предоставляет мне возможность заглянуть в завтрашний день этой школы сквозь призму идейных, программных и методических исканий в недрах научно-исследовательских лабораторий, разрабатывающих проблемы современной и будущей школы. Пункт наблюдения в своем роде уникальный.
Жизнь покажет, кто из ныне ищущих и подчас спорящих между собой экспериментаторов в чем-то прав или в чем-то ошибается. Разве так уж важно, кому именно из них удастся поймать «жар-птицу» школы будущего и от кого она ускользнет? Важно то, что все они одушевлены, увлечены погоней и бесстрашно устремляются по непроторенным путям, самоотверженно рискуя, настойчиво добиваясь правильных решений сложных вопросов школьных программ и методик, сверяя свои наметки с ходом жизни.
Над повестью начну работать, кажется, не с ее сюжета, а с людей, с их характеров и взаимоотношений, из чего должен будет вытечь сюжет».
«Порой мне кажется, что я многое мог бы делать лучше нынешних молодых людей, что они повторяют некоторые наши ошибки. Не исключено, конечно, что я в чем-то отстал от нового поколения: не понимаю, например, некоторых музыкальных произведений, вызывающих восторг у знатоков; то же с некоторыми полотнами живописцев, с режиссерскими «новациями» по стереотипам двадцатых годов в театре и кино; очень редко нравятся мне современные эстрадные певцы и позаимствованные у Запада всякого рода «роки», от которых страдают уши, не говоря уже о музыкальном слухе. Бывает так, что вокруг меня смеются, а мне не смешно. Однако все это, в конце концов, пена, течение времени ее смоет, смешно навязывать новым людям старые вкусы. А вот в вопросах нравственности дело другое, тут уступать нельзя.