Вызвался отец украсить деревянными фигурками двор колхозного детского сода. Несмотря ни на что радовался человек и других радовал. Павлина думала: маме очень повезло, что встретила такого человека. Ждала долго, да вот и выждала. У Павы пока не было друга, к которому безоглядно потянулась бы сердцем. А вообще-то все у нее шло слишком уж гладко. Учеба давалась легко, в работу втянулась сразу, без затруднений. С детства видела, как работала мама, все больные были известны наперечет, кто с каких пор и на что жалуется, кого чем лечить. У нее было такое ощущение, будто живет и трудится она вполсилы, а где-то — другой мир, полный важных свершений, борьбы, кипения страстей.
Отец говорил ей: «Высокую меру ты берешь. Пава». — «Разве это плохо?» — «Для людей — хорошо, полезно. Для себя — трудно».
А когда узнал, что Павлина едет в Афганистан, не упрекнул ее, не выдал своей тревоги, даже вроде бы одобрил решение: «Что ж, и я в войну заявление подавал в комсомольский райком. Только помни, дочка, маму бы нам одну не оставить…»
И теперь здесь, на военной службе, Павлина беспокоилась не за себя — за родителей. Как отец, встает ли с постели? Как мамино сердце? Знала, не напишут о себе всей правды, скроют любую беду, чтобы не взволновать, не встревожить дочь…
Ну а на вопрос Вани Сказычева она ответила фразой, которая стала ужо привычной: «Хотела испытать себя в трудном и важном деле». По существу, если не вдаваться в детали, правильный был ответ.
8
Примерно такой же разговор велся в это время и в кабине грузовика, который шел вслед за машиной Ивана Сказычева. Только тон был другой. Ефрейтор Борис Башнин, считавший себя парнем, видавшим виды, для девушек неотразимым, испытывал некоторое раздвоение. С одной стороны, он уважительно относился к тем немногочисленным медицинским сестрам, которые делили с солдатами все трудности службы в ограниченном контингенте советских войск на территории Афганистана, хорошо знал, что сами ребята осаживают, одергивают ухажеров, пытающихся «закадрить» какую-либо из девушек, осложняя своей назойливостью их жизнь. Случалось, что крепко доставалось от сослуживцев таким ухажерам. С другой стороны, светловолосая, с синими глазами Тоня Рамникова нравилась ему, а сдерживать свои желания и стремления Борис не любил, не привык.
Черт возьми! На гражданке на такую худышку, наверно, и внимания не обратил бы, а здесь не поймешь, не разберешь: может, и правда красавица? Все при ней. И ножки стройные, и фигурка ладная… Лицо, правда, вытянутое вперед, словно бы заостренное, и рот великоват. Эх, бросил бы сейчас баранку, обнял бы… А вместо этого приходится пустой разговор плести… Вообще-то можно и словами воздействовать, подготовить почву. Впереди две или три ночи…
— Ты памятку советским воинам в Афганистане видела? Маленькая такая книжечка.
— То есть как это видела? — Тоня пожала плечами. —
Всем ее вручают, и нам тоже. Прочитала от корки до корки.
— Обратила внимание, как там насчет женщин-то сказано?
— Ничего особенного.
— Это с твоей точки зрения… На местных женщин даже смотреть пристально не рекомендуется, чтобы не оскорбились, не говоря уж о всем прочем. Я так считаю, что главная трудность тут дли ребят как раз в этом вопросе. Особенно, для тех парней, которые еще дома, до службы, это самое… бриться привыкли, — ухмыльнулся Башнин.
А здесь, если даже в гости пригласят жители, ни одной женщины в доме не увидишь. Не положено им появляться. И не спрашивай хозяина о жене, о дочках — обидеться может… На улице встретишь — в чадре или отворачиваются, прикрываются. Сзади вообще глядеть бесполезно — балдахин висит: ни ног, ни талии. Понимаешь, Тонь, даже глаза стосковались. Про другое уж умалчиваю.
— Понять могу, посочувствовать — нет.
— Как же не посочувствовать! — притворно огорчился Башнин. — А говорят, натура у женщин добрая, отзывчивая.
— Э, Боря, было бы на что отзываться!
— Для меня, может, женское внимание — это самое важное, — с улыбкой, вроде бы полушутя, но с дальним прицелом гнул свое Башнин. И продолжал балагурить до той минуты, пока не вырвался у него игривый вопрос: — Каким ветром занесло тебя, Тонечка, сюда, к суровым хребтам Гиндукуша?
Ответ Тони о желании испытать себя, проверить в трудных условиях ни в какой мере не удовлетворил Башнина. Грубовато, с иронией, как вообще привык говорить с девушками, Борис сказал:
— Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Мы здесь вдвоем, не на собрании — зачем мозги пудрить? Благородные порывы — это, конечно, само собой. Только на одних порывах далеко не уедешь. — Усмехнулся: — Женихов, что ли, мало в твоей родной местности? Или душевную драму пережила?