Подозвал своих бойцов и афганских саперов. Объяснил порядок, очередность действий, дал каждому ощупать снаряды под днищем бака, провода, тянувшиеся к другим минам, к дополнительному, рассчитанному на неизвлекаемость приспособлению, к тротиловым шашкам. Распределил обязанности: кому вытаскивать обезвреженный им фугас и снаряды, кому заниматься дальнейшим разминированием. Оставил Усманова старшим, а сам на ватных, непослушных ногах направился вниз по дороге, к машинам. Рядом, с восхищением глядя на капитана, шел командир афганских саперов, поддерживая его за локоть: по себе зная, наверное, капая реакция наступает после того, когда вот так повозишься с минами.
— Бахтияр! Бахтияр! Ташакор! — восторженно восклицали сарбазы, мимо которых они проходили.
Как во сне, принимал Владлен поздравления, слушал благодарные слова подполковника Астафурова и старшого капитана Джабара. А ему бы сейчас холодной воды глоток и сесть — больше ничего.
Кругорецкий опустился на выступ скалы, покрытый плащ-палаткой. Кто-то подал ему котелок. Владлен его окровавленными руками и, сдерживая желание осушать все разом, принялся пить маленькими глотками: так продлишь удовольствие и верней утолишь жажду.
24
Группа мятежников, посланная Сулейманом заминировать подходы к Ближнему перевалу, добросовестно выполняла задание. Опытные минеры, обученные американскими инструкторами, использовали разнообразные «ловушки». Затем они отправились обратно в свой лагерь. Но не все. На противоположной стороне ущелья остались трое наблюдателей со снайперскими винтовками. Они должны были доложить командованию о результатах операции для получения соответствующей оплаты. И при необходимости своим огнем помешать разминированию.
Имея запас продуктов и теплую одежду, наблюдателя затаились в нагромождениях камней. Они видели все: как подошла афганская колонна, как подорвалась боевая машина, а затем — трое сарбазов. Как появились русские саперы с собакой, закопошились там, на дороге. Стрелять в них душманы не решились, боясь выдать себя: неподалеку, метрах в трехстах, расположилось боевое охранение, не меньше взвода афганцев.
Задуманного не получилось, не прогремели мощные взрывы, не обрушился в пропасть участок шоссе, унося с собой людей и технику. С такой новостью нельзя было возвращаться к Сулейману — мог сгоряча уши отсечь. Настроение было скверное. Надеялись неплохо заработать в этом походе, а получается — почти ничего. Взорванная боевая машина — восемьдесят тысяч афгани. Трое саперов — каждый по семь тысяч… Малограмотные басмачи, кое-как сложив эти цифры с помощью пальцев, вздыхали от огорчения. Львиную долю возьмет Сулейман, остальное разделит среди моджахединов всей группы — по одной бумажке только и достанется.
Отходя вдоль ущелья вниз, к предгорьям, наблюдатели не выпускали из виду колонну, замершую на шоссе. Из английской винтовки «Бур» с оптическим прицелом умелый снайпер точно бьет на километр и даже дальше. Вот и искали они, чем поживиться. Ударить бы наверняка, с выгодой, и чтобы безнаказанно исчезнуть. Но как?
Задержались там, где ущелье сужалось, а на противоположной стороне, на овечьем выпасе, скопилось особенно много машин: и военных, и гражданских. Лежа среди камней, долго выбирали цель. За убитого офицера хорошо платят — тридцать тысяч, но с такого расстояния трудно определить, кто офицер, да и попадешь не наверняка. Лучше поджечь автомобиль.
В конце колонны, на некотором расстоянии от других грузовиков, стояло несколько крытых машин. Не штабные, антенн на них не было. Зато они ближе. Их, правда наполовину скрывали бугры, оставшиеся после строительства дороги, но душманы нашли такую точку, с которой одна из машин видна была почти вся. Ее и взял в перекрестие оптического прицела самый меткий бандит. Еще двое готовились бить по людям.
25
Советские бойцы не спеша поужинали и теперь покуривали, мыли котелки возле ручья — водопада. Около походной кухни собрались афганские сарбазы и женщины с детьми. Много женщин. И в чадрах, и с открытым лицами, некоторые одеты привычно для русского глаза. Ваня Сказычев посмотрел — есть очень даже симпатичные. Кивнул понравившейся, хотел развеселять, улыбку вызвать, однако безрезультатно. Никакой реакции. Суровость, потупленный взор. Такое у них воспитание.
Потом Сказычев забрался в кабину: лейтенант Тургин-Заярный приказал ему передвинуть грузовик вправо, стать впритирку к Башнину. А сюда подойдет бронетранспортер, прикроет спецмашину с толом от возможного обстрел из-за ущелья. Не лишне подстраховаться на период темноты.
Тургин-Заярный шагах в пяти от грузовика разговаривал с афганским офицером: Ваня видел крепкую шею и широкую спину афганца, обтянутую форменной суконной рубашкой. Чуть подальше Павлина и Борис Башнин прибирали после ужина «стол» — растянутую на земле скатерть. Лицо у Павлины, как всегда, строгое. Она, конечно, поругивала сейчас Башнина. И было за что. Обидел Башнин сержанта Ширинбаева. Мимолетно, ради краевого словца. Остроумие свое, как всегда, продемонстрировал. Сержант вызвался приготовить особый, зеленый среднеазиатский кок-чай. Кипятил на костре воду, искренне огорчаясь, что у него не та заварка. Ваня так и не понял, какой номер чая в походных условиях лучше, восемьдесят шестой или девяносто восьмой, но ни в этом дело, не в номерах. Да и не в чае, в конце концов, хотя заварка действительно была необычная. Прозрачный напиток, зеленоватый и вроде бы с желтизной. Запах и вкус приятные. Все хвалили Ширинбаева: и Павлина, и Тургин-Заярный, и Сказычев. Лишь Башнин как-то странно улыбался. Ширинбаев долго ждал его оценки. Не выдержав, спросил ревниво:
— Скажи, нравится тебе кок-чай?
— Ничего, — равнодушно ответил Борис. — Горячий. Только вроде бы до нас ого уже пили… верблюды.
Зачем же так! Ваня поспешал с шуткой: Башнин, мол, еще тот ценитель! Привык из водопровода пить, сырую и с хлоркой. Она ему больше по вкусу…
Ширинбаев понял старание Сказычева, засмеялся, но в душе, конечно, был обижен.
Прежде чем двинуть машину, Иван осмотрелся: Пава скатерть складывала, продолжая выговаривать Башнину. Бойцы прилегли на бушлатах, на плащ-палатках возле кошары, слушали радио. Машины, походная кухня, афганские барабухайки. Привычная обстановка для военных водителей, много повидавших на дальних дорогах.
И вдруг в какой-то миг все разом переменилось: события понеслись с невероятной скоростью, не оставляя времени для обдумывания. Возможны были только мгновенные решения и поступки. Срабатывало то, что было заложено в каждом всем его прошлым, всей предыдущей жизнью.
Выстрелов Ваня не услышал. Гудел мотор. И ветер дул в сторону ущелья, относя звук. Зато увидел: из спины афганца, ниже лопатки, брызнул фонтанчик крови, рубаха в том месте стала мокрой и черной. Афганец медленно оседал на землю, размахивая руками, будто хотел ухватиться за что-то, удержаться. И в эту же секунду краем глаза Ваня увидел, как вспыхнул двигатель спецмашины с толом, мгновенно осознал страшную угрозу: взрыв разнесет все вокруг, могут пострадать люди возле кошары и кухни, ближайшие грузовики с рисом.
Сам сообразил или уловил жест замполита, это не важно: он двинул грузовик вперед, чтобы толкнуть горящую машину туда, куда она была развернута — в сторону ущелья, до которого было метров пятьдесят, не меньше.
Ваня ударил в корму, толкнул спецмашину как раз в тот момент, когда в пылающую кабину, охваченную розовый с черной каймой пламенем, вскочил замполит и сразу же вывалился оттуда дымящимся комом. Но лейтенант успел сделать, что нужно, и тяжелая машина сдвинулась, пошла, преодолев канавку для стока воды. А вот у Сказычева заглох при ударе мотор, и грузовик застрял.
На призывный крик замполита бросились Павлина и Башнин, вместе с лейтенантом стали толкать горящую машину, и Ваня тоже присоединился, с разбегу нажал плечом, навалился всем телом, чувствуя: идет, катится, милая!
Он ничего не видел вокруг: ни солдат, спешивших от кошары на помощь, ни замерших возле кухни женщин. Только твердый борт, только медленно вращающиеся колеса, только переступающие сапоги. Что-то треснуло, грохнуло, ярче полыхнуло пламя, опаляя жаром лицо, и сразу же раздался голос замполита: